— Мама, мама! — звонко крикнул Арсен женщине с лопатой и стал быстро что-то говорить.
Она пристально поглядела на меня.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Издрасти, пожалуста. Хош гельди! [7]
Тогда я спросил Арсена:
— Она бабушка или мама?
Догадавшись, женщина ответила:
— Моя его мама нет, моя — бабушка есть.
— Значит, вы мама Марии?
_ Да, да, Марьям! — обрадованно сказала женщина.
— Марьям жена Михаила? — уточнил я.
— Марьям жена Микаила нет! Марьям жена Эльмурза!
— Как?.. Марьям теперь не жена Миши?
— Марьям — не Миша жена. Чтоб на твою голову черный день не пришел, разве можно быть женой двоих?
Я ничего не понимал…
Услыхав наш разговор, на балкон вышла старушка и что-то сказала Арсену.
Арсен кивнул головой и побежал.
Со слов женщины: «Марьям жена Микаила нет» — я решил, что Марьям вышла замуж вторично, не дождавшись твоего возвращения, и не дружелюбно посмотрел на спутницу.
Женщина же смотрела на меня ласково, приговаривая:
— Пошел, кунак, пошел…
«Что она, гонит меня, что ли?» — недоумевал я.
— Пошел, пошел, пожалыста, кунак! Домой пошел, — и она указала рукой на дверь дома.
Я двинулся за женщиной. На пороге нас встретила старушка. Поздоровались.
— Кто же из вас бабушка? — спросил я.
— Она бабушка, я еще истарик бабушка, — долго соображая, ответила старуха.
Как ты уже догадался, это были бабушка Дарай и твоя мать.
Я тоже начал говорить на ломаном русском языке:
— Здесь Михаил семья живет?
— Микаил?
— Ну да, Михаил. Миша, сын Темиргерея.
— Темиргерей… Здесь дом Темиргерей.
— Это дом Темиргерея?
— Да, да…
— Темиргерей — папа Михаила?
— Микаила — нет, Мурза — папа.
Тут наконец-то я понял свою оплошность. В селении тебя знают как Мурзу, а не как Михаила.
Вбежали Зухра и Арсен.
— Дядя, вы кто?.. Откуда? — спросила по-русски Зухра.
Скоро все разъяснилось. Я понял, что Марьям по-прежнему живет в доме твоих родителей, и облегченно вздохнул.
Дарай и Тату в все время перебивали мой разговор с Зухрой, заставляя ее переводить все, о чем я говорил. Узнав, что ты жив и здоров, они обрадованно зашумели, захлопотали, на столе появилась яичница с помидорами, зелень, холодная баранина и еще теплые круглые чуреки. Меня усадили на почетное место.
В разговоре женщины часто упоминали слово «базар». Я подумал, что они хотят послать кого-то на базар, и сказал:
— Зачем базар. Из-за меня не нужно идти на базар.
Все, и даже Арсен, рассмеялись.
— Баздр-Ажай, это имя одной женщины, — объяснила Зухра.
— Зухра, хватит тебе здесь торчать. Иди позови Темиргерея. Передай ему, что к нам приехал дорогой гость, — сказала Татув.
Я тоже пошел на ток с Зухрой.
Когда миновали окраину, Зухра сказала:
— Мама не выговаривает вашу фамилию — Карасев, а называет вас «Карас». На нашем языке это означает длинный шест, а бабушка называет вас Кирасин, — и засмеялась.
Мы подошли к току, был обеденный перерыв. Молодежь и пожилые сидели на соломе и слушали беседу Марьям. Она показывала им портреты дагестанцев, удостоенных звания Героя Советского Союза, и рассказывала об их подвигах.
Увидев Зухру с незнакомым военным, Марьям вздрогнула, и я заметил, как тень тревоги пробежала по ее лицу. Встревожился и Темиргерей. Колхозники с любопытством смотрели в нашу сторону. Но веселое лицо Зухры и моя улыбка сразу же успокоили Марьям и Темиргерея. Расспросы были недолгими, и мы вернулись в селение.
Один за другим в дом входили старики и пожилые женщины. Пришли и мать Марьям — Айзанат и дед Закарья. За угощением и разговорами просидели до позднего вечера.
А на следующий день колхозники в честь моего приезда решили провести воскресник и попросили рассказать в обе-данный перерыв о том, как наши воины бьют проклятого врага. Я согласился.
Перед отъездом Темиргерей рассказал мне, что Базар-Ажай, стараясь отомстить ему за то, что он не уменьшил годы Манапу, все письма Эльмурзы и все письма родных, как только они попадали в ее руки, сжигала в печке. При встрече же с Темиргереем и Марьям, успокаивая их, говорила: «Мурза, наверно, тяжело ранен, поэтому и молчит».
Узнав об этом, женщины, особенно матери фронтовиков, чуть было не выдрали у Базар-Ажай волосы. Она была снята с должности начальника почтовой конторы.
Провожали меня на станцию почти всем селением.
Допоздна просидели друзья под березкой. Больше говорил Эльмурза. Карасев слушал молча, не перебивая друга. В его взгляде чувствовалась не то озабоченность, не то скорбь.