— Трудно тебе с ней?
Последовала долгая пауза.
— Не сказал бы, что трудно. Не легко. Дело в том, что я ее люблю больше, чем она меня. — Клив отвернулся, словно говорил с какой-то точкой на стене. — Притираться сложно. Но выбора нет — приходится принимать то, что преподносит судьба.
— Ты веришь в судьбу? — встрепенулся Джон. — Я в свою не верю!
— Опомнись, я всего лишь продавец. У нас не судьба, а доля, причем отличная от той, что у Ли и у тебя. Оксфамовская доля, сэкондхэндовская доля. — Клив поднял на Джона серокаменные влажные глаза. — Я ее очень люблю. Ты ее так сильно обидел. Мне ясно, что ты видишь это по-другому, но я вижу ее. Она как раненый зверек, а я ничего не могу поделать. Я понимаю алгебру твоих проблем, но, откровенно говоря, не сочувствую. У меня свои проблемы, и мой воротничок теснее твоего. Извини, мне надо возвращаться на работу.
Они смущенно стояли на улице.
— Увидимся. Я тебе позвоню, — проговорил Джон.
— Конечно. — Клив посмотрел на часы и собрался уходить.
— Мы по-прежнему приятели?
— Не пори чушь, — усмехнулся Клив. — Я тебя всегда ненавидел… Не сомневайся, приятели. — Он обернулся и неестественно, будто водолаз в скафандре, обнял Джона. Так американцы обнимаются в дневных телесериалах. Но в данном случае неудачное установление необходимого ритма имело иную природу — они ничего не могли поделать: события вышли из-под контроля — естественный ритмический сбой.
— Дай мне выпить. — Ли прислонилась к двери.
— «Гибсон»?
— Да… хотя, нет… Мне нельзя пить. Черт! Ограничусь чаем.
— И как все прошло?
— Чудесно. Прочитали текст. Познакомились, как в первый день в школе. Стюарт произнес небольшую речь. Вру, длинную и очень путаную. Потом долго жали руки и вздыхали. Сели в кружок и стали читать. То есть читала я, а они все знали наизусть.
— Не может быть, чтобы все.
— Паиньки из хора от корки до корки. Другие иногда заглядывали в текст, чтобы я не чувствовала себя совсем идиоткой. Ах, Джон, они в самом деле что надо. Читали, а казалось, будто говорили. Все их проклятущий выговор. Стоит сделать ошибку в английском выговоре — и складывается впечатление невероятной глубокомысленности. Знаешь, что они спрашивали? «Сту, мне вдохнуть на этом слоге или на следующем?» А я вообще понятия не имею, как надо дышать.
— Уверен, что дела не так плохи и ты все сделала, как надо.
— Ни черта не как надо. Как долбаная американка, которая не знает, как дышат в Королевской шекспировской компании.
— Сегодня только первая репетиция. Хочешь вечером куда-нибудь сходить? С кем-нибудь увидеться?
— Ты что, ненормальный? Мне надо учить. Съем яблоко в спальне.
Так она и поступила.
Джон посмотрел на кухне телевизор, а в двенадцать поднялся наверх. Ли сидела в постели. Он скользнул рядом, провел ладонью под рубашкой, поцеловал в шею. Ли отвела его руку, раздраженно поежилась, плечо с отчетливым хрустом врезалось в его подбородок.
— Перестань, Джон. — Тон был холодный и властный. — Нет времени. Надо заниматься.
— Извини.
— Ничего.
Джон выскользнул из кровати.
— Что-нибудь хочешь?
— Нет. Помолчи.
Он начал раздеваться. Ли подняла глаза и состроила гримасу, словно перед ней было нечто чрезвычайно досадное.
— Ты не станешь возражать, если я попрошу тебя сегодня спать в комнате для гостей?
— Конечно, стану.
— Господи, Джон, выметайся! — закричала она. — Невелика просьба! Мне надо побыть одной!
Некоторое время он глупо стоял с выпущенными из брюк фалдами рубашки.
— Хорошо. Увидимся утром за завтраком.
— Боже!
Но они не увиделись.
Джон слышал, как Ли поднялась, как ходила по комнате, разговаривала сама с собой, повторяла роль. Вышла в коридор, постояла у его комнаты и двинулась дальше. Джон заглянул к ней в спальню: на полу следы мокрых ступней, в воздухе насыщенный аромат утреннего мыла, дезодоранта, зубной пасты и косметики и мускусный запах сна. Он забрался на ее половину — постель все еще хранила тепло ее тела, на подушке лежал волосок. А его половина — невзбитая, несмятая и холодная. Его разбудил телефон.
— Алло?
— Джон, вылезай из кровати, принимай душ и беги сюда. Между прочим, это Айсис.
«Кракен» стоял на якоре у Чаринг-Кросс, что выглядело абсолютным абсурдом. Тридцатифутовый корабль викингов торчал рядом с «Иглой Клеопатры»[68]. Драконья голова пучила глаз на набережную с опозданием в триста лет. У парапета десятки грузовиков и фургонов, гудение генераторов. Змеились провода, важничающие молодые люди в майках и джинсах носили переносные рации и одновременно по ним говорили. В атмосфере витала энергичная уверенность и запах свиного жира. Не иначе снималось кино.
68
Принятое в Великобритании название обелиска из розового гранита, установленного на набережной Темзы в Лондоне в 1878 г… — одного из двух обелисков, воздвигнутых около 1500 г. н. э. у храма в г. Гелиополе в Египте.