Дверь медленно приотворилась и появилась голова секретаря, брата Амадиса. Убедившись, что инквизитор смотрит на него, он негромко доложил:
— Монсеньор, к вам посетитель, монах из Вальядолида.
— Из Вальядолида? Простой монах?.. Чего ему надо?
— Говорит, что из монастыря, библиотекарь.
— Библиотекарь? — инквизитор наморщил лоб. — Нарекся как?
— Братом Каетано… Уверяет, что очень важное дело до вашего Преосвященства. Что-то не так, монсеньор?
— Брат Каетано, говоришь? Не знаю такого. О чем дело?
— Не сказывает. Утверждает — токмо вам ведомо знать, как особо секретное… Так как, проводить?
— Веди, — после непродолжительного раздумья велел Торквемадо.
Секретарь впустил монаха и тут же испарился, аккуратно прикрыв дверь. Некоторое время два священнослужителя молчали. Инквизитор смотрел на монаха, а тот в пол. "Как старая акация, высокий, худой и скрюченный, — отметил инквизитор. — Совсем седой, на лице нос, да глаза. Что у них в монастыре, голод?"
— Спаси и сохрани вас Господь, монсеньор Торквемадо, — сиплым голосом, наконец, произнес монах и опустился на колени у самого входа, где находился.
— Полно, брат Каетано, — Торквемадо вылез из-за стола, неторопливо приблизился к монаху, протянул руку. — Какой я тебе монсеньор? Зови меня просто отец Томмазо.
Каетано поцеловал руку, не поднимая глаз.
— Встань, проходи туда, к столу.
Указав монаху место, Торквемадо с силой распахнул тяжелую дверь в приемную комнату. Брат Амадис, сидевший в углу за широким деревянным столом, тут же вскочил, склонил голову. "Как они меня все боятся. Будто я зверь какой", — подумал великий инквизитор с недоумением.
— Убери у меня там. И принеси кружку для брата Каетано.
Вернулся обратно. Каетано сидел на табуретке у краешка стола, положив руки на колени, глаза уставлены в пол.
— Как дела в монастыре?
— Дела обстоят хорошо, благодарение Всевышнему.
— И что же тебя привело ко мне?
— Особое дело и великая тайна, монсеньор. Простите, отец Томаззо.
Амадис уместил на широкий поднос почти нетронутые блюда с кушаньями, поставил перед Каетано чистую кружку, налил вина. Посмотрел на Торквемадо. Тот наклонил голову. Секретарь, неслышно ступая, медленно удалился. Каетано молчал до тех пор, пока Амадис осторожно, будто опасаясь потревожить тишину, не притворил за собой дверь.
— Выпей вина с дороги, брат, промочи горло.
Но Каетано не прикоснулся к кружке. Все также, не произнося ни слова, внезапно поднялся, прошел в угол, где висело распятие. Встав на колени, прошептал молитву. Запавшие глаза лихорадочно блестели.
— Простите меня, отец Томаззо. Я совершил в своей жизни страшный грех и не один. Пришло мне время покаяться, и только вам я могу доверить свою исповедь. Дозвольте мне стоять на коленях, обращаясь к распятию, пока не закончу исповедоваться?
Ни один мускул не дрогнул на грубом, словно вырубленном из чурбана, лице великого инквизитора.
— Что же, пусть будет по твоему, брат. Говори. Я слушаю, а Господь слышит нас всегда.
Исповедь длилась около двух часов. Когда Каетано закончил, пот градом лил по его лицу. Глаза еще больше ввалились и спрятались где-то под надбровными дугами. Но и Торквемадо выглядел немногим лучше. По лбу и лицу шли крупные красные пятна, рот полуоткрыт, словно инквизитору не хватает воздуха.
В начале исповеди он сидел неподвижно, облокотившись на стол, и положив подбородок на сомкнутые ладони. Но потом встал и размеренно заходил по просторной келье, уже не присаживаясь до конца. Монах замолчал, а Торквемадо продолжал расхаживать, заложив руки за спину.
Наконец он остановился позади Каетано и замер, вперив глаза в затылок монаху.
— Если бы я не знал, брат Каетано, на какие изощренные злодейства способен нечистый, я бы решил, что тебя покинул рассудок… Почему ты молчал столько времени?
— Я думал также как и вы, отец Томмазо, — сглотнув слюну, ответил после короткой паузы монах. Голос у него совсем сел. — Мне казалось, что я видел кошмарный сон. Много раз я порывался чистосердечно поведать обо всем на исповеди, но каждый раз спрашивал себя: "А поверит ли кто мне, если я сам не верю в то, что это происходило со мной? Не сочтут ли меня вредным и опасным безумцем, чье место в подвале тюрьмы?" Я ужасно боялся. Я думал, наивный глупец, что если об этом молчать, то оно забудется. Но от Всевидящего Ока ничего нельзя утаить. Теперь я понимаю, что, умалчивая, я лишь усугубил свои прегрешения. Нет мне прощения, отец Томаззо, и я готов принять любое наказание, какое вы сочтете нужным… Но, дозволительно ли мне будет спросить?
— О чем? — без какой-либо интонации произнес инквизитор.
— Вы сказали… вы сказали… я так понял, что вы мне поверили? Неужели… неужели это могло быть правдой? Но тогда…
— Продолжай.
— Тогда, если такое возможно… страшно подумать…
Воцарилось гнетущее молчание. Каетано била мелкая дрожь. По лицу инквизитора, словно всполох далекой молнии, предвещающей ужасную грозу, пробежала зловещая гримаса.
— Да, я думаю, что ты не лжешь, и не в кошмаре тебе все привиделось. Ибо нет предела человеческой мерзости и гнусной изощренности сатаны. Проклятый искушает человеческую душу и плоть денно и нощно. И в одном лишь спасение — в вере… То, что ты видел, брат, не должно тебя пугать. Господь с нами, а он Всемогущ и всегда защитит того, кто истинно предан ему. Но проказа зашла далеко…
Скажу тебе, полагаю, тебе можно об этом знать — ты поймешь. Сегодня на допросе один нечестивый еретик показал о страшном колдовском обряде, который он, со своими единомышленниками, свершил над невинным дитятей, христианским мальчиком. Они вырезали у него сердце, выпустили кровь и пытались изготовить волшебный напиток, якобы дарующий бессмертие…
Когда я об этом услышал, душа моя содрогнулась, а разум восстал. Я подумал — вот до какого гнусного, преступного безумства может довести ересь и поклонение языческим идолам! Но сейчас… Не иначе, как тебя послало Привидение. Сейчас я вижу, что речь идет об огромном и давнем заговоре. Да, именно так. Это не безумство, это… Это заговор дьявола!
Торквемадо подошел к небольшому столу в углу кельи и, подняв двумя руками толстый фолиант, продемонстрировал его монаху:
— Посмотри. Эту книгу два месяца назад доставили мне из Рима. Она называется "Молот ведьм". В ней описаны такие злодеяния, что разум отказывается верить в их возможность. Однако даже в этой книге нет описания истории, подобной твоей. О чем это говорит? О том, что козни дьявола не знают границ, как и его преисподняя…
Я вижу по твоему лицу, что ты напуган. Но такова плата за познание гнусных тайн этого мира. Если Проведение направило тебя по этому пути, обратной дороги нет. Не бойся, брат Каетано. Ты теперь под защитой Священной инквизиции, — Торквемадо многозначительно закатил зрачки к потолку. — Послушай, ты нужен мне. Я знаю, что делать. Ты выступишь свидетелем на процессе, от которого содрогнется христианский мир. О, мы пошлем на святые костры все это дьявольское отродье!
Выкрикнув последнюю фразу, инквизитор резко замолчал, тяжело дыша. В уголках губ выступила пена.
— Где рукописи, о которых ты говорил?
— В надежном месте, отец Томаззо. Я не рискнул их брать в дорогу и спрятал в монастыре.
— Что же, ты поступил правильно. В таком деле нельзя доверять никому. Отныне молчи. Завтра по утру ты с охраной отправишься в монастырь, возьмешь там рукописи и доставишь их мне. А пока… Пока отдохни. Скоро вечерня. Поужинаешь, и брат Амадис укажет тебе келью для ночевки. Запомни — никому ни слова о нашем разговоре. Ступай с Богом.
Монах перекрестился, глядя на распятье, и тяжело поднялся с колен. Не поднимая глаз, шаткой поступью направился к двери.
— Погоди! — внезапно окрикнул Торквемадо. — Погоди. Как ты говоришь, у этих ведьм горячее тело и много крови в нечистые дни?
— Истинно так, отец Томмазо.
— Кровь и тело, ведьмы, — пробормотал под нос инквизитор. — Тело и кровь…