Так вот, сначала произошло землетрясение. Эпицентр находился в Португалии, но в некоторых районах Испании тоже изрядно тряхнуло. Обошлось, слава Богу, без человеческих жертв и серьезных разрушений, но…
Спустя несколько недель я сидела в кафе со своим научным руководителем, профессором Анибалом Мартинесом, и обсуждала с ним тему будущей диссертации. Да, представьте, я учусь в аспирантуре и собираюсь в скором будущем стать доктором филологических наук. Если получится. Но все мои родственники и близкие знакомые уверены, что у меня обязательно получится. Потому что я очень упрямая. А еще — умная. Это признают даже мужчины (у женщин — свои критерии). Даже такой умный мужчина, как Мартинес.
Но в тот момент мы с ним спорили. Дело в том, что у меня довольно редкая профессия: лингвист-текстолог, специалист по древним рукописям. А еще я повернута на криптографии. Хлебом не корми, дай чего-нибудь расшифровать или провести анализ на предмет аутентичности. А всего у меня три "фишки" или три бзика, если хотите, — манускрипты (от этого слова веет легендой и тайной, не находите?), древние языки и шифры.
Моей первой книжкой, которую я прочитала самостоятельно, стала "Библейские истории для детей". И в ней меня больше всего поразила глава про пир вавилонского царя Валтасара, когда возникла та самая, таинственная надпись на стене "мене, текел, перес". А немного позже, уже учась в школе, я взахлеб прочла роман Жуль Верна "Жангада". Там герои разгадывали зашифрованную записку.
Меня эта тема так увлекла, что я завела дневник, и корпела над шифрованными записями (меняя шифр каждый месяц, как завзятая Мата Хари) почти до окончания школы. И даже собиралась пойти учиться на криптографа. Но дедушка по отцу, Эстебан, меня отговорил (он тогда да еще был жив). Он сказал, что я должна закончить филологический факультет. Не только из-за моей страсти к старым книгам, но и в память об отце. Раз уж так произошло.
Дедушка Эстебан считал (и также считал его дедушка), что филолог — самая главная профессия на Земле. Потому что человек должен в совершенстве знать язык, на котором говорили и писали его предки. А также знать хотя бы один или два языка других народов, чтобы ощущать себя частью человечества. Тем более — происхождение обязывает.
Какое происхождение? О, это отдельная тема. Я даже не знаю, надо ли ее сейчас затрагивать. Может быть, немного попозже…
Так, на чем я остановилась? Ага, на дедушке Бартолоуме. С ним и бабушкой Хименой я созваниваюсь часто, по несколько раз в неделю. Вернее, звонят, как правило, они. Беспокоятся. Но и я стараюсь про них не забывать.
Вот Бартолоум мне и позвонил в тот день в марте. И позвонил как раз в довольно напряженный момент, когда мы спорили с Мартинесом по поводу темы моей будущей диссертации. Пусть Мартинес профессор, очень уважаемый ученый и мой научный руководитель, но мне разрешается с ним спорить. Я даже называю его по-простецки Анибалом, когда мы вдвоем.
Анибал меня ценит и уважает, по его словам, с того самого момента, когда я сдавала вступительный экзамен по литературе в Комплутенсе (так называют Мадридский университет). Я тогда, отвечая на вопрос о древних литературных памятниках, начала цитировать "Эпос о Гельгамеше". Доктор Мартинес уже от этого обстоятельства, по его воспоминаниям, пришел в восторг. Но затем он вовсе впал в ступор.
Дело в том, что цитировать-то я начала на испанском языке, а потом, для выпендрежа, перешла на аккадский. Это мертвый язык, на котором говорили и писали народы, жившие еще в древнем Междуречье: вавилоняне, ассирийцы… И даже загадочные шумеры, придумавшие колесо, гончарный круг и письменность. По крайней мере, так полагают многие историки.
Мартинес несколько секунд слушал меня, совершенно ошарашенный, потом поднял ладонь, останавливая, и спросил:
— Сеньорита, вы знаете аккадский язык?
— Нет, — честно призналась я. Я вообще очень честный и правдивый человек. — Я нашла текст в Интернете и вызубрила.
— У вас отличная память и оригинальные увлечения, — задумчиво протянул Мартинес. Я скромно промолчала.
— А хотите выучить этот язык?
— Хочу, — несколько опрометчиво заявила я, интуитивно догадываясь, какой именно ответ понравится экзаменатору. Разумеется, мой ответ не являлся обманом — ведь я почти никогда не вру. Разве что иногда чуть кривлю душой в целях, э-э… скажу так, разумного компромисса. Видимо, профессор уловил мою неуверенность и хитро прищурился:
— Желание твердое?
— Твердое, — я решила идти до конца.
— А если мы так договоримся: я сейчас ставлю вам "отлично", а вы на первом курсе, факультативно, учите аккадский язык? По рукам, прекрасная сеньорита?
Я неопределенно качнула головой.
— Не расслышал, — Мартинес с ехидным выражением лица приложил к уху ладонь. — Вы сказали "да"?
— Да, — пробурчала я.
Так я получила на экзамене "пятерку" и познакомилась с Анибалом Мартинесом — не только умнейшим, но еще и очень порядочным и добрым человеком. Как мне казалось до совсем недавнего времени. Впрочем, я забежала вперед, и Миша опять нахмурил брови…
Итак, сидя в кафе, где испанцы проводят, по моим наблюдениям, примерно четверть жизни, мы спорили из-за темы. Мне втемяшилось в голову, что для диссертации обязательно нужна неисследованная, а, желательно, еще и нерасшифрованная, рукопись.
— София, — уныло уговаривал меня Анибал (мы перепирались уже около часа), — ну где ты такой материал найдешь? Все давно изучено и прочитано. Свитки Мертвого моря[2] не то, что не каждый год — не каждый век находят. А их уже практически все расшифровали. Про клинописные таблички я даже не говорю — открытий подобного рода уже более полутора веков не происходило.
— Ну и что? — упрямо стояла я на своем. — Кстати, считается, что какая-то часть кумранских рукописей может храниться на руках частных коллекционеров. И вообще — археологи не дремлют.
— И что? Будешь ждать, пока они чего-нибудь найдут? А если пятьдесят лет пройдет?
Цифра меня смутила, и я не сразу нашлась, что возразить. И тут подал музыкальный голос мой мобильник. Я, не торопясь, взяла трубку, вглядываясь в надпись на экранчике. Анибал разочарованно вздохнул, предчувствуя долгую паузу в нашей беседе: не знаю, как у русских, но у испанцев не принято коротко общаться по телефону. Не выслушать собеседника до конца, прервав его монолог, значит, прослыть безнадежным грубияном.
— Кто там? — профессор все-таки не удержался от легкой демонстрации неудовольствия, намекая: а надо ли отвечать на звонок?
— Из приемной кардинала, — с деловым видом заметила я и решительно нажала кнопку.
— Я слушаю.
— Привет, Фисташка, — раздался бодрый голос дедушки Бартолоума. Это странное прозвище я получила от него еще в раннем детстве. По утверждениям дедушки Бартолоума, получила из-за того, что постоянно норовила запрятаться ото всех куда-нибудь подальше. Создавая, тем самым, родным серьезные поводы для беспокойства. Если кто не знает, фисташки всегда растут одиночными экземплярами. Даже если и образуют рощу, то редкостойную.
Признаюсь честно, склонность к одиночеству с возрастом у меня не пропала, а может быть, и усилилась. Это не оттого, что я плохо отношусь к людям или не люблю общаться. Но, к сожалению, общение между людьми настолько часто лишено какого-либо внятного смысла, что мой трудолюбивый мозг не выдерживает. И я прячусь. Как в детстве. Подальше и поглубже. Не открывая дверь, и не отвечая на телефонные звонки. Но это к слову.
— Добрый день, — подчеркнуто официально ответила я.
— Ты чего? — удивился дедушка, но быстро сообразил. — Проводишь сиесту с солидными персонами?
— У меня сейчас важная встреча. Впрочем, минут пять, — посмотрела на часы, — могу вам уделить.
Затем перевела взгляд на Анибала и выразительно пожала плечами. Мол, куда денешься от этих кардиналов? Не посылать же к черту?
2
Свитки Мертвого моря, они же кумранские рукописи — название древних манускриптов, обнаруженных, начиная с 1947 г., на территории Израиля и Палестины: в пещерах Кумрана, а также в ряде других пещер Иудейской пустыни и в Массаде.