– Дядя Вася, как же… ведь вы были больны… – удивленно проговорила Катя, вставая на ноги и выходя из угла.
Но старик даже не взглянул на нее.
– Потом, Котенок, потом! – отмахнувшись, он направился прямиком к Павлу.
– Ну что, Рафинад, допрыгался? – проговорил он, наклонившись над связанным противником. – Думал, старик спекся? Думал, можно меня свалить? Не дождешься! Молод ты со мной тягаться!
– Как… как ты нашел меня? – прохрипел Павел, облизав пересохшие губы.
И вдруг в его глазах мелькнуло понимание.
Он нашел взглядом Катю и протянул с горечью:
– Она… это она тебя привела…
Старик негромко засмеялся, словно порадовавшись хорошей шутке:
– Она… хорошо все вышло…
– Дурак я… – с горечью проговорил Павел, покосившись на Катю. – Не допер… не обыскал ее как следует…
– Я?! – вскрикнула Катя, как от удара. – Как это… как я могла привести…
И тут до нее дошло.
Она сорвала со свитера брошь с изумрудом, перевернула ее… и увидела на обратной стороне украшения приклеенную к платине пластинку микрочипа.
– Передатчик… – протянула Катя, до которой наконец дошла суть хитрой игры старого уголовника.
– Так ты не знала?! – недоверчиво протянул Павел и повторил, повернувшись к старику: – Так она не знала?! Ну, Свояк, ты даешь! Силен!
В этих словах отчетливо слышалось уважение побежденного к достойному, сильному победителю.
А Катя почувствовала себя обманутой, оскорбленной, униженной, словно облитой грязью.
Ее использовали – втемную, использовали как приманку, как неодушевленный предмет… использовали подло, цинично, и кто – человек, которому она верила, человек, которого она считала одним из самых близких людей…
И самое ужасное – этот человек ее родной отец!
– Как ты мог! – бросила она, окинув старика полным ненависти и презрения взглядом. – Как ты мог так со мной поступить!
– Не сердись, Котенок! – проговорил дядя Вася, шагнув к ней и попытавшись обнять за плечи. – Я был вынужден… ты же понимаешь – это страшный мир, вокруг только акулы и пираньи… стоит зазеваться, показать слабость – живьем сожрут! Ты не представляешь себе, как трудно сейчас приходится старому человеку! У новых людей, у поколения, которое приходит нам на смену, нет никакого уважения к возрасту, к опыту…
– Я тебя еще и пожалеть должна? – выдохнула Катя, оттолкнув старика. – Убери свои руки! Какой спектакль передо мной разыграл! Инвалидное кресло… старый, больной человек… если уж тебе так нужна была моя помощь – сказал бы честно… я бы поняла…
– Ты не смогла бы проделать все так хорошо, – проговорил старик скучным голосом учителя, объясняющего троечнику решение задачи. – Ведь ты – не актриса…
– Зато ты – отличный актер! – бросила Катя, отстраняясь. – Тебе дали бы «Оскара» за лучшую мужскую роль… второго плана!
С этими словами она швырнула изумрудную брошь на пол, наступила на нее ногой и бросилась к открытой двери.
– Ну что ты, Котенок! – крикнул вслед ей старик. – Не надо так со мной! Если бы ты знала, как мы друг с другом связаны, ты бы так не говорила!
– Я знаю! – крикнула Катя, прежде чем выскочить в коридор.
Лицо старика исказила короткая судорога. Он выдохнул воздух сквозь сжатые зубы, издав змеиное шипение, и вскинул пистолет.
Сначала он направил его на Павла, но взял себя в руки, перевел ствол на разбитый аквариум и выстрелил в осьминога.
Огромный моллюск дернулся и застыл. Его щупальца какое-то время судорожно извивались, но вскоре замерли, неподвижно вытянувшись, на дне опустевшего аквариума.
Катя, глотая слезы, бежала по коридору.
Все ближе и ближе слышались звуки бессонного человеческого прибоя, звуки ночного клуба. Коридор то и дело поворачивал, как ход в лисьей норе. Катя в очередной раз повернула, и перед ней оказалась закрытая дверь. Она дернула за дверную ручку – и на нее разом обрушился гул сотен голосов, грохот музыки.
Катя вышла из служебного отсека и оказалась в помещении клуба. Об этом говорили кричащая, ядовито-кислотная отделка стен и ослепительная подсветка.
Прямо рядом с ней оказалась дверь женского туалета.
Катя вошла туда, чтобы привести себя в порядок.
Перед зеркалом стояла рыжая девица в коротком золотистом платье и босоножках на немыслимой платформе. Девица занималась делом: она рассыпала на стеклянной подзеркальной полочке дорожку белого порошка и свернула в трубочку пятисотрублевую купюру.
Увидев входящую Катю, она недовольно поморщилась и проговорила:
– Ну, нигде покоя нет! Слушай, подруга, не мешай мне, а?
– Никто тебе и не мешает, – огрызнулась Катя. Она подошла к зеркалу и оглядела себя.
Дорожки слез на щеках, растрепанные волосы, измятая одежда…
Рыжая девица тоже разглядела ее и присвистнула:
– Ну, подруга, у тебя и видок! Ты откуда такая – из колхоза «Заветы Ильича»? Как тебя фейсконтроль пропустил?
– Слушай, подруга, не мешай мне, а? – вернула Катя рыжей ее собственные слова.
– Да мне-то что… – рыжая шумно втянула ноздрей порошок, и по ее лицу разлилось выражение райского блаженства. – Конец света! Ладно, подруга, не обижайся, я ничего не имею против работников сельского хозяйства…
Она вдохнула последние крошки белого порошка, окинула себя в зеркале удовлетворенным взглядом и удалилась, привычно покачивая бедрами.
Катя кое-как привела себя в порядок, пригладила волосы, поправила одежду. Все равно ее внешний вид оставлял желать лучшего, в ночном клубе она выглядела бы настоящей белой вороной.
Впрочем, она и не собиралась задерживаться в клубе, хотела только пройти через него на улицу.
В последний раз оглядев свое отражение, Катя вдруг заметила торчавшую из-за дверцы кабинки туфельку.
«Это меня совершенно не касается, – подумала она. – Ну, отрубилась какая-то шлюшка от передоза, а я-то тут при чем? Отлежится и придет в себя. У меня хватает собственных проблем!»
Однако – против собственного желания – она подошла к кабинке и потянула дверцу на себя.
В кабинке лежала мертвая женщина.
Типичная тусовщица, одна из постоянных посетительниц светских раутов, вечеринок и клубных проектов, одно из тех ухоженных созданий, одетых в баснословно дорогую «униформу» от Prada или Versace, одна из тех женщин, которые проводят гораздо больше времени под искусственным светом клубных прожекторов, чем под лучами солнца, но выглядят свежими и загорелыми благодаря солярию и тональному крему.
Проблема была в том, что Катя знала эту женщину.
Прекрасно знала!
Еще не прошло и суток с тех пор, как они разговаривали по телефону.
Это была Лида Дроздова.
Та самая Лида Дроздова, которая позвонила Кате прошлым утром и попросила встретиться, потому что хотела обсудить какие-то свои проблемы.
Теперь у нее больше не было проблем.
Лида лежала на кафельном полу, свернувшись калачиком, как ребенок, который устал резвиться на новогоднем празднике и задремал в углу, на груде шуб и пальто. Только лицо ее выглядело ужасно – распухшее, посиневшее, какое бывает у задушенного человека.
Катю заколотило.
Все ее тело сотрясалось в мучительных, выворачивающих внутренности конвульсиях. Она едва успела наклониться, как ее вырвало чем-то едким и желтым. Тошнота не прошла, зато в голове немного прояснилось, ушла противная дрожь.
Да что же это такое?!
Что происходит вокруг нее?!
Кажется, весь мир на нее ополчился, и каждый, кто имеет к ней хоть какое-то отношение, рано или поздно погибает – страшной смертью…
Вот и Лида – глупая, поверхностная, недалекая, но такая безобидная девица… кому она могла помешать?
В свете последних событий все утренние разбирательства с Лидой отошли на задний план. Хлопнула дверь туалета, по плитке процокали каблуки. Женщина, не задерживаясь, прошла в соседнюю кабинку, и Катя обмерла от страха – когда она выйдет, неминуемо заметит торчащую из кабинки ногу в туфельке, а потом увидит Катю и завизжит на весь клуб. Явится охрана и сразу же обвинит Катю в убийстве – а кого же еще подозревать, она ведь прячется в кабинке рядом с трупом? И Катю передадут в руки полиции либо же она снова попадет к людям дяди Васи, и это еще хуже, потому что из слов Павла по кличке Рафинад Катя твердо усвоила лишь одно: она для дяди Васи опаснее динамита.