Торис, швырявший без разбору вещи в видавшую виды спортивную сумку, посмотрел на нее так, будто она застала его за чем-то непристойным. Эстонии в комнате не было.
— Уходишь? – спросила Беларусь, привалившись к косяку.
— Ухожу, — подтвердил Торис. – Вернусь в Вильнюс. Буду обустраиваться по-новому. А ты?
Затянувшееся молчание он понял правильно.
— Ты не можешь?
— Не могу, — тихо сказала Наташа. – Пока не могу. Я чуть позже. Я…
— Все еще надеешься, что Россия возродится? – Торис приблизился к ней, осторожно взял за запястья. – Хочешь, чтобы все было по-прежнему?
— Никогда и ничего не может быть по-прежнему. Но я… я все еще останусь на несколько дней, вдруг…
— Ты любишь его? – неожиданно спросил Литва с болью в голосе.
— Да, — Наташа не сомневалась в правоте сказанного лишь секунду, затем на место привычной неколебимой уверенности пришли сомнения. Но показывать их Торису было невозможно.
— А… а меня? – нерешительно спросил он.
«Ну что», — прозвучал в голове Наташи насмешливый голос, почему-то напомнивший о Пруссии, — «Ну что, мелкая? Сейчас или никогда?»
— И тебя. Тебя люблю… тоже, — выдавила Беларусь, отводя глаза. Все это было донельзя странно. Ване она признавалась в любви сотни раз, и слова слетали с губ легко, будто отпущенные на волю птицы. Для этого признания ей пришлось копить силы несоизмеримо дольше. Возможно, всю жизнь?
— Тогда почему…
Наташа мягко отстранила его руки.
— Я не могу бросить здесь все и уйти с тобой. Я должна поддержать Олю, ей сейчас очень плохо. Без меня, одна, она сойдет с ума. Я приведу здесь все в порядок, займусь… — она нервно сглотнула, — похоронами. И вернусь.
Бледное и усталое лицо литовца осветила улыбка.
— Вернешься?
— Вернусь к тебе. Обязательно. Но сейчас… сейчас иди один.
— Ты знаешь, где сможешь найти меня, — прошептал Торис, наклоняясь совсем близко к ее лицу. – Помнишь тот домик у моря?
— Помню. Но теперь, умоляю тебя, уходи.
Вместо ответа он прикрыл глаза и коснулся губами ее губ. Вздрогнув, Наташа прижалась к Торису всем телом, отвечая на поцелуй, чувствуя, как угрожающе трещит натянувшаяся внутри ледяная сеть. Кажется, в соседней комнате кто-то вскрикнул, но разве это было так важно? На короткую секунду Беларусь действительно готова была бросить все к черту и уйти сейчас, немедленно – только бы никогда не остывало тепло, затопившее ее тело под ласковыми прикосновениями, только бы замереть так и не расставаться больше никогда, никогда…
«Я скучала, Торис».
«Я знаю… я тоже скучал» — он не мог ничего сказать, но Наташа была готова поклясться, что слышит его нежный голос над самым своим ухом.
И тут от порога послышался кашель. Слишком знакомый кашель. До боли знакомый кашель.
— Простите, я, наверное, помешал…
«Нет!»
Еще секунду Наташа со слепым отчаянием цеплялась за заволокшую ее пелену, но уступить голосу, прорезавшему ее как ножом, было невозможно. Она не уловила момента, в который поцелуй оборвался, и Торис невесть как оказался перед ней, загораживая от того, кто зашел в комнату, своим телом.
— Velnias, — прошептал он исступленно и сжал кулаки, но на большее его не хватило. Воздух дрожал от натянувшегося в воздухе напряжения. Наташа приготовилась ко всему – возможно, даже к тому, что Россия и Литва вновь схватятся насмерть. Но чью сторону она тогда примет?
— М… с вами все в порядке? – голос России был слишком вежлив, чтобы можно было поверить, что он издевается. – Я хотел увидеть Наташу…
И тут Беларусь поняла все. Но понимание не принесло облегчения – наоборот, будто взвалило на сердце дополнительный груз. Торис явно еще не осознал до конца, что происходит, но отступил, предостерегающе глянув на девушку. Вкладывая неимоверные усилия в каждое движение, Беларусь сделала шаг к России.
— Здравствуй… Ванечка.
— Ты Наташа, верно? – взгляд лиловых глаз по-детски лучился доброжелательностью.
— Д-да, — чуть склонила голову Беларусь. – Я рада, что ты проснулся.
— Я тоже рад, — брат улыбнулся ей, но улыбка тут же пропала с его лица. – Но, кажется, здесь происходит что-то нехорошее…
Он и был сейчас ребенком. Лишенной памяти, только что переродившейся страной. Наташа знала уже по опыту, что совсем скоро черты его характера восстановятся во всей своей полноте, пережив необходимые изменения, связанные с установлением нового режима, но сейчас перед ней стоял истинный младенец, волею судеб оказавшийся в центре одной из величайших политических катастроф века.
— Вань, — спросила она скорее для того, чтобы увериться полностью, — ты помнишь хоть что-нибудь? Помнишь, как заснул?
— Нет, — покачал головой брат. – Я не помню.
— Тогда я напомню, — вдруг заговорил решительно Торис, оттесняя Наташу и делая шаг вперед. – Вы, товарищ Брагинский, удерживали меня, моих друзей и всех обитателей этого дома силой. Сейчас же мы все уходим. Вы должны признать наш суверенитет немедленно.
Его стальной тон словно резанул Россию в самое сердце. Пожалуй, Литва с лихвой отыграл по крайней мере несколько лет своего пребывания в составе СССР – сейчас он видел Ваню поистине растерянным.
— Силой? – переспросил Россия. – Я должен поговорить на этот счет со своим начальством.
— Ваше начальство сейчас в Доме Правительства, — отозвался Литва. – Позвоните туда.
— Наглый ты, — вдруг выдал Ваня, широко и жутковато улыбнувшись. – Как зовут-то хоть?
Во взгляде его отчетливо промелькнул призрак былой одержимости, и теперь уже литовец был выбит из колеи. Голос его отчетливо дрогнул:
— Т-торис. Торис Лоринайтис. Литва.
— Литва, значит, — повторил Ваня, будто пробуя имя на вкус. – Торис. Ну что ж, позвоню.
Круто развернувшись и шаркая тапочками, он вышел из комнаты. Литва посмотрел на Наташу, переводя дыхание. Кажется, он сам не ожидал от себя такой решимости.
— Ну как?
Если он надеялся встретить в ней поддержку, то Наташа разрушила его надежду.
— Ну и что с того? Раньше ты таким не был, когда это действительно было нужно. Все вы одного поля ягоды. Можете над ним издеваться, только когда он слабый. И ты не лучше. Собирайся и уходи. Я напишу тебе.
Она двинулась прочь из комнаты следом за братом, гордо вскинув голову. Торис схватил ее за рукав.
— Наташа…
— Прекрати, — она стряхнула его руку.
— Я правда хотел как лучше…
— Пинать мертвого льва вы все горазды, — ответила Наташа. – Я пойду к нему. Ему сейчас будет много хуже, чем нам.
Она сделала еще шаг к двери, но ее остановил отчаянный окрик литовца:
— Почему ты все время его жалеешь? Дай тебе волю – ты бы устроила все, как прежде!
— Никогда и ничего не может быть как прежде, — повторила Наташа, не оборачиваясь, и хлопнула дверью комнаты.
Все это действительно было больно, и еще больнее от невозможности сделать выбор. «Да оба они хороши», — неожиданно подумала Наташа с каким-то веселым ожесточением, — «И тот, и другой». Пожалуй, сегодня она увидела и Россию, и Литву в непривычном для нее виде, и из увиденного стоило сделать соответствующие выводы.
В доме было тихо – очевидно, перепугавшиеся республики попрятались по углам. Слышно было только, как Ваня говорит по телефону в коридоре, облокотившись на полку для ключей и сосредоточенно водя ручкой по бумаге:
— Ага… да, записал… их всех? Больше никого не забыли? Точно?.. Да, как только смогу… Хорошо… До встречи, Борис Николаевич.
Положив трубку, он вздохнул, потер виски и посмотрел на исписанный лист перед собой, будто это был его смертный приговор.
— Что тебе сказали? – спросила Наташа, заглядывая в бумагу через его плечо. Логика схем и списков, покрывавших лист, была, как всегда, понятна только одному Ване.
— Этот парниша, Литва, все сказал правильно, — ответил Ваня. – Я действительно должен всех отпустить. Слушай, извини, что я тебя удерживал…