– Послушайте, вы просите невозможного! – молитвенно складывал на груди руки Семен Осипович. – У нас многодетные стахановцы с семьями в бараках маются, а вы хотите отдельную комнату для какой-то девчонки.
– Не какой-то, – веско возражала директриса. – Сирота, воспитанная Советской властью. Получила образование, сама попросилась из области в нашу тьмутаракань, тряпками не увлекается, по танцулькам не бегает, к урокам готовится тщательно, детей покоряет авторитетом знаний, а не угрозами пожаловаться директору или вызвать в школу родителей.
– Думаю, с ее стороны было бы странно грозить первоклашкам директором. Все-таки, не хулиганье какое-нибудь, обыкновенные детишки.
– С первоклашками – свои сложности. Дети впервые оказались вне дома, в незнакомой обстановке, в коллективе, а не в дворовой компании. Многие тяжело переносят такой жизненный перелом, но она прекрасно с ними управляется, поддерживает порядок в классе, отлично преподносит материал. Надо помочь девочке, нельзя с самого начала класть ее под пресс.
– Ну хорошо, – задумчиво произнес Семен Осипович. – Зайду я к вам в школу, посмотрю на новенькую. Слышал о ней многое, пора собственное мнение составлять.
Разумеется, в райцентре имелись люди, специально предназначенные для решения жилищных вопросов. Но, поскольку директриса, уважаемый человек, явилась лично к секретарю райкома, тот счел неудобным передоверять вопрос профильному заму председателя райисполкома и в самом деле через недельку лично явился в школу, как и обещал. Обошел чуть не все помещения в сопровождении директрисы и завуча, задавал вопросы о насущных хозяйственных и прочих потребностях, пока не добрался до первого класса.
Помещение оказалось свободным от шумного детского населения – за своим столом сидела одна только учителька и что-то усердно читала. Она посмотрела на вторгшуюся в ее владения делегацию, и лицо ее сразу отразило растерянность, смущение и робость перед лицом носителей истины. Она встала, поздоровалась с Семеном Осиповичем, а узнав, кто он такой, почему-то улыбнулась и наивно спросила:
– Вы хотели про Диму поговорить?
– Да нет, – удивился Карагодов, – я так, вообще. Подумал, негоже райкому про детей забывать. У вас есть какие-нибудь вопросы, просьбы, предложения?
– У меня? Нет, никаких. По-моему, очень хорошая школа. Правда, мне почти не с чем сравнивать, – учителька робко взглянула на свое непосредственное начальство – видимо, испугалась. Кто его знает, может, директриса доказывала секретарю райкома насущную необходимость каких-нибудь усовершенствований, а она ей как бы перечит.
– Ну хорошо, – неловко потоптался на месте секретарь, словно пытаясь напоследок вспомнить нечто очень важное, – мы тогда проследуем дальше.
В тот день он вернулся домой к ночи, когда дети уже спали, и жена, увидев его лицо при свете голой лампочки, испуганно спросила, что случилось.
– Ничего, – удивился Карагодов, – все в порядке.
Но в ту же минуту он и сам понял: спокойное размеренное течение жизни нарушено. Лицо скромной девчушки, словно по ошибке оказавшейся за учительским столом, стояло перед его мысленным взором. В попытке не удивить жену оскверненный желаниями муж похлебал на ночь щей и выпил стакан чая, но в постели быстро заснул. Ему приснилась широкая река, сияющая под ярким солнцем и отчаянно синим небом, по которой тихо скользила белая лодка под парусом. Казалось, он стоит босиком в воде у самого берега, песок просачивается между пальцами ног, штаны закатаны до колен, удочка в руках, а вдали кто-то кричит, зовет к себе ушедшую прочь мечту. Он проснулся, как от испуга, и лежал, тяжело дыша, а в ушах все еще звучал тоскливый клич одиночества.
«Ересь какая-то, – подумал с удивлением Семен Осипович. – У меня жена, дети – я не одинок. Откуда такие видения?» Но уговоры самого себя не помогали – он так и не заснул до утра, пришел в райком усталый и сделал перед секретаршей вид, будто всеми мыслями погружен в важные государственные дела. В тот день ему не работалось: он постоянно задумывался, отвечал невпопад на вопросы сотрудников, по несколько раз переспрашивал одно и то же, забыл позвонить в обком, хотя секретарша ему напомнила. К вечеру созрело понимание – дело принимает серьезный оборот. Ночью опять снились странные сны: сначала он смотрел на солнце будто из-под воды, и с поверхности до него едва доносились глухие неприятные отзвуки, хотя он знал – это песня. Потом приснился светящийся в темноте гнилой пень, деревья обступали его со всех сторон, со всех сторон слышался непрерывный тонкий звон. Карагодов не был уверен, слышал ли он прежде звуки в снах. Казалось, сны – лишь явления безмолвных призраков. Точнее, не сами сны, а утренние воспоминания о них. Возможно, звуки посещали его в снах всегда, но он забывал их?