— Ты только послушай себя, только послушай. Ты меня и впрямь убить способна.
Стоны оборачиваются ошеломленным мычанием, когда Рома начинает опять урывками замедляться и возвращаться к начальному круговороту пытки.
Только теперь порханием подушечек пальцев терзает ее соски по очереди.
Короткие, но настойчивые проникновения лишают Киру осмысленного поведения. Рука зажата у живота, вниз уползти не может. Тело напрягается дрожью и Кира отчаянно пытается насадиться либо глубже, либо быстрее.
— Терпим, милая, терпим, — он уверенно засаживается с каждым словом. Проводит носом по скуле и втягивает аромат ее волос, срываясь лишь на миг и обрывая собственный рык.
— Рома, хватит, — находит силы для нескольких осмысленных слов. — Я… не могу…
— Да, не можешь сдвинуться. Когда я вот так тебя разрываю.
Он снова размашисто толкается, укорачивая паузы. Кира теперь дышит только широко распахнутым ртом.
— Рома, пожалуйста, — выдавливает девушка. От потери ориентации старается крутить головой, и он мягко приглаживает пряди, прилипшие к взмокшему лицу. С его тела на ее плоть стекает ручейками пот.
Он неумолим, повторяя круг за кругом — чередуя паузы и напор проникновений.
Она скулит, умудряясь все-таки насадиться разок всем телом с приемлемой скоростью.
Он опять нежничает ей на ухо:
— Один раз можно. Ощутить сполна что теряешь. Так даже лучше.
В какой-то момент Рома наваливается на часть ее спины, заставляя почти полностью оказаться на животе. За подбородок все равно тянет на себя.
— Терпи. Терпи, моя милая.
Но это невозможно. Невыносимо! Она ничего не помнит и ничего не знает, кроме того, что он должен задвигаться чаще или сильнее.
— Пожалуйста, — умоляет его она, — Рома, быстрее. П-пожалуйста.
Глава 22
Можно почувствовать, как он отрицательно мотает головой.
Карелин только расходится пыткой посерьезнее: сгибает под собой одну тонкую ногу, тем самым раскрывая ее до невозможности широко.
Узел внизу живота только пружинит и раскачивается достаточно для того, чтобы… но нет. Эйфория утончается и опять замирает, готовясь к прыжку. Мучительно долго готовясь.
— Рома, — плачет она, и умудряется стиснуть ткань простыни в ладонях, — я умоляю тебя, я… пожалуйста, все, что угодно… умоляю тебя…
Он целует ее загривок и продолжает расчетливый, хладнокровный ритм.
— Потом будет хорошо. Не плачь, я дам тебе все, что хочешь. Потерпи.
Она метается, старается хоть голову поднять, тянет простынь в противоположные стороны, глотает слезы, глохнет от шлепков и хлюпов, и умоляет его, умоляет его, умоляет его…
Его милость не ощущается освобождением.
Переворачивает девушку резко и сам усаживается на колени. И насаживает на мокрый член яростным рывком, в лицо ей прямо рыкая.
Кира рыскает по собственной грудине ладонью, унимая сердце, что кажется вот-вот лопнет.
Она бесстыдно кричит, ведь Рома наконец-то двигается и быстро, и мощно. Каждый глоток воздуха ощущается глотком воды после голодных дней в пустыне. Кое-как удается убрать растрепанные волосы с лица.
Взгляд его моторошный и потерянный. Со свистом выпускает вздохи при каждом насаживании. Руки, управляющие ее бедрами, ощущаются титановыми.
Он матерится, но разобрать речь удается с трудом.
Ее разрывает от сожаления, когда она не успевает схватиться за колонну его шеи перед тем, как разбиться оргазмом на тысячи невидимых осколков.
Судорога экстаза напоминает боль — потрясением необратимости, невозможности унять муку растерянного тела.
Она ненавидит, ненавидит его — ведь он переписывает прошивку внутри нее, и как она сможет повторить эти ощущения, как, как, как…
Кира встречает черноту в глазах, заваливаясь прямо на Романа.
Пробуждение удивляет солнцем, высоким в небе и беспощадно ярким. Девушка приподнимается на локтях, сразу же отмечая необходимость тянуться всем телом и не раз, и не два. Ее ломит приятной усталостью.
Карелин сидит неподвижно на стуле, пугая своим пристальными взглядом. Все-таки у него удивительная способность задавать градус напряжения в помещении. Он мрачен в природном драматизме, и залитая солнечным светом комната ощущается такой же.
Ее поводит неуместным трепетом — он полностью одет, будто подготовился к выходу, а она полностью обнаженная и грязная под простынью.
— Как ты? — спрашивает ровно и даже несколько холодно. Но Кира уже начиналась его читать. Сейчас он пытается справиться с угрюмостью.