Смерть преследует их по пятам.
Небось Карелин там воображает, что это все пучина его криминального болота, но никакого ведь отношения к ее отцу глава мафии не имел.
Кира не знает, где ее телефон, и ей это неинтересно вообще.
Рома приходит поздним вечером, как тогда. Приглушенный голос дает толчок путанице ее внутренних процессов, словно ток наконец-то подключили. Система наконец-то со скрипом приходит в действие.
Под свитером с высоким воротом у него, видимо, перевязано плечо и часть руки.
— Кира, это очень серьезно, скажи мне, у тебя ничего не болит?
— Нет, — мотает она головой, — ничего не болит.
Проводит большим пальцем по ее щеке. Смотрит сверху вниз. Непроницаемо.
— Устала? Или хочешь поговорить?
— Я… я не знала, что беременна…
— Я знаю, — хрипит он поспешно. — Это мы потом еще обсудим. Насколько… насколько ты расстроена?
Она не хочет, чтобы он хоть что-то узнал из взгляда. Поэтому глаза отводит. Ладонь упрямо обнимает ее лицо.
— Я очень расстроилась… в момент, наверно, когда поняла, что это все… наверно. Я и не хотела ребенка особо. Просто когда поняла, что уже все…
— Да, — сипло вторит он, — да, я понимаю. Когда понимаешь, что уже все. Самое главное, что с тобой все абсолютно в порядке.
— Я хочу домой, — наконец-то задевает неясным взглядом его глаза.
— Сегодня нельзя. Я останусь с тобой.
— Пете не говори.
Он колеблется, и Кира разочарованно закрывает глаза.
— Я сказал уже, и он — не ребенок… — Карелин обрывает себя и проходится по палате.
Рассматривать его теперь легче — потому что он дальше. А от близости у Киры внутри фонит, входящий и исходящий вызов друг на друга наложили.
Массивное лицо словно по секциям поделено. Будто кто-то в крестики-нолики играл, и долго не мог выиграть или проиграть.
Но все это только оболочка. Ее Карелин где-то там спрятан. Под слоями и пластами кожи, мышц, костей. Наверно, заперт под сотнями замков и окружен десятками стен. И он ее услышит, если она обратится к нему, но пока Кира не придумала волшебных слов.
— Нужно второе мнение по поводу твоего состояния. Швейцария, я думаю. Через дня четыре вроде нормально будет вылететь.
— Я — «невыездная», — напоминает бесцветно она.
Рома поджимает губы, издавая некий звук носом, что должен, по-видимому, выражать недовольство.
— Ну, с этим надо поработать. Могут и к тебе приехать, если что.
— Рома, — вздыхает девушка, — я не хочу и не буду никуда ехать.
— Значит, могут и к тебе приехать, — повторяет он.
— Что там с Сашей… и вообще?
Отсутствие ответа тянется бесформенным пластиком, расширяясь бесконечно и уродливо.
Потому что это — не молчание. Карелин смотрит в стену рядом с дверным проемом, и не молчит. Он явно что-то хочет сказать этим своим отказом отвечать.
Кира просто не знает, что именно.
— Саша в норме, — произносит Роман ровно.
— Если ты навоображал, что мне нельзя волноваться, то уверяю тебя, я чувствую себя хорошо. На душе… паршиво. Как бы, ожидаемо. Как там говорят, нужно время? — она практически смеется, и он полностью разворачивается к постели не сразу.
— Говорят обычно неправду. Это мог бы быть наш ребенок, и мы его потеряли… потеряли глупо и жестоко. Этого никто и никогда уже не вернет.
Наверно, она выплакала весь запас горя ранее, потому что теперь она просто тупо втыкает перед собой или в простынь. Рома выглядит на грани нервного срыва, но великолепно себя сдерживает. Почему-то было бы легче, если он разгромил бы половину клинику или хотя бы половину этой палаты.
А он ведет себя скованно, но сдержанно.
Она смотрит на него и видит, как он упаковал себя в каскады преград и квадраты ящиков. Еще не чувствовала, чтобы он так тщательно фильтровал то, что выдает наружу. Он даже разговаривает с заминкой, будто исходящие звуки проходят обязательную автоматическую инспекцию.
— Так кто напал на нас в аэропорту?
За окном дыхание зимы умертвило все листья, и голые ветки в оранжевых лучах фонарей напоминают боевые прутья.
Карелин, наверно, высматривает осталось ли там что-то живым.
— Рома?
— Знал бы кто виноват, голова у тебя уже в изголовье лежала бы, — цедит он неожиданно зло и надрывно. — Кира, тебе бы отдыхать и восстанавливаться.
— Да, и не забивать свою башку всякими глупостями непонятными, верно?
Он поворачивает к ней только верхнюю часть туловища.
— Давай, пройдись по мне катком, я же ответить не смогу, когда ты в больничной койке лежишь.
— Ты… — Кира задыхается от возмущения, и выдает смешок за смешком. — Я же сказала, что в порядке я. Может, это тебе нужна помощь? Ты пять минут назад выглядел, как на все готовый, Рома. Отрезанная голова в кровати, серьезно?