Хотя бы сегодня постаралась не опаздывать! Неужели она не понимает, что он изнывает от неизвестности? Что его ждет — рай или ад? Безоблачное счастье или жуткая заваруха, о которой он даже не хотел думать. Он поглядел на часы: восемь минут десятого. Черт бы ее побрал!
Он ерзал на своем стуле, нервно перебирая пальцами цепочку от ключей. Его взор был прикован к блузке сидевшей перед ним студентки, и он принялся считать на ней белые горошины.
Боковая дверь аудитории открылась. Его голова невольно дернулась.
Вид у Дороти был совсем больной. На серовато-бледном лице пятна румян выступали, как краска на штукатурке. Под глазами у нее легли темные круги. Она посмотрела на него, как только открыла дверь, и едва заметно покачала головой.
Проклятие! Он опустил глаза на цепочку для ключей, которую держал в руках. Внутри у него все онемело. Он слышал ее шаги, слышал, как она села на сиденье слева от него, как положила учебники на пол между ними. Потом он услышал царапанье пера по бумаге и, наконец, звук вырываемой из блокнота страницы.
Он повернул к ней голову. Она протягивала ему свернутый листок линованной бумаги, с беспокойством глядя на него.
Он взял листок и развернул, держа на коленях:
«Мне было очень плохо и несколько раз вырвало. Но ничего не случилось».
Он на минуту прикрыл глаза, потом открыл их и повернулся к ней. Его лицо ничего не выражало. Она робко улыбнулась. Он попытался ответить ей улыбкой, но не смог. Он опустил глаза на записку. Свернул листок пополам. Потом еще и еще раз, пока он не превратился в тугой комок, который он положил в карман. Потом долго сидел, сцепив руки и глядя на лектора.
Через несколько минут он нашел в себе силы повернуться к Дороти, улыбнуться ей и беззвучно проговорить одними губами:
— Ничего страшного.
Когда в 9.55 прозвучал звонок, они вышли из аудитории вместе с другими студентами. Те смеялись, толкались и жаловались на близость экзаменов, невыполненные курсовые работы и несостоявшиеся свидания. Выйдя наружу, они сошли с дорожки, по которой направились остальные, и остановились в тени факультетского здания.
Щеки Дороти понемногу розовели.
— Все будет хорошо, — поспешно проговорила она. — Я в этом убеждена. Тебе не придется уходить из университета. Тебе ведь увеличат пособие, правда? На содержание жены?
— Целых сто пять долларов в месяц, — с горечью проговорил он.
— Другие же ухитряются прожить на эти деньги… те, которые живут в лагере для автоприцепов. Как-нибудь и мы проживем.
Он положил учебники на траву. Главное — выиграть время, чтобы хорошенько подумать. Ему казалось, что у него начинают дрожать колени. Он взял ее за плечи и ласково ей улыбнулся.
— Ты права. И ни о чем не беспокойся. — Он помедлил и сказал: — В пятницу пойдем в муниципалитет.
— В пятницу?
— Детка, сегодня уже вторник. Ну какая разница — тремя днями позже, тремя днями раньше…
— Я думала, что мы пойдем сегодня.
— Так сразу не получится, Дорри. Подумай сама — нужно столько всего сделать. Кажется, от меня требуется анализ крови. Надо будет узнать. И потом, если мы поженимся в пятницу, в субботу и воскресенье у нас будет что-то вроде медового месяца. Я хочу заказать номер в отеле «Нью-Вашингтон»…
Дороти недоумевающе нахмурилась.
— Это ведь всего три дня, — убеждал ее он.
— Да, пожалуй, — со вздохом сказала она.
— Вот и умница.
Она тронула его за руку:
— Я понимаю, что все получилось не так, как мы хотели, но… ты ведь рад, что мы поженимся, да?
— Конечно, рад. Не так уж важно, сколько у нас будет денег. Просто я хотел, чтобы ты жила не нуждаясь.
Она с любовью смотрела на него.
Он посмотрел на часы:
— У тебя ведь семинар в десять часов?
— Испанский. Можно и прогулять.
— Не надо прогуливать. У нас будут более веские основания прогуливать утренние занятия.
Она сжала ему руку.
— Встретимся в восемь часов, — сказал он. — На нашей скамейке.
Она неохотно повернулась, чтобы идти в аудиторию.
— Да, Дорри…
— Что?
— Ты ничего не говорила сестре?
— Эллен? Нет.
— Лучше не говори. Сообщим ей, когда поженимся.
— А я собиралась написать ей заранее. Когда-то мы были так близки. Мне не хотелось бы выйти замуж, не говоря ей.