Луиза ждала ответа. Она заметила, как глаза сына молчаливо встретились с глазами сестры. Эти секретные переглядывания ей были знакомы еще с их детства. Тедди наблюдала за губами Кареллы.
— Я не уверен, что это хорошая идея, — сказал он.
— А почему?
— Мама, там будут даваться свидетельские показания...
— Я хочу, чтобы они знали, что у него была жена. Я хочу, чтобы присяжные знали об этом.
— Они в любом случае узнают об этом, мама.
Силясь угадать разговор, Тедди внимательно следила то за одними губами, то за другими. Ее миром было безмолвие. Она родилась глухой и никогда в своей жизни не слышала ни одного слова. Тедди умела писать, но редко пользовалась этим. И свекровь, и Анджела предпочитали говорить с ней, прибегая к преувеличенной артикуляции. Обычно Тедди их хорошо понимала.
— Мама, — заметила Анджела, — Стив безусловно...
— Нет, не забивай меня словом «мама»...
— Но он прав. Там будут произносить такие речи, которые тебе совсем не надо слышать.
— Я все хочу слышать. Я хочу, чтобы они знали, что я слушаю все.
— Мама...
— Особенно того sfasciume[6], который его убил.
Карелла автоматически посмотрел, где находятся дети. Он никогда не был уверен, что знает значение слова «sfasciume», но подозревал, что оно непристойное, и такое слово, исходящее из уст бабушки, не должны слышать дети. Его дочь свернулась калачиком в кресле с книгой, напоминая Анджелу в этом возрасте. Она и внешне чем-то походила на Анджелу. Его сын увлекся рождественским подарком, моделью аэроплана. Марк и Эйприл. Хорошие имена для близнецов, не то что Миффи и Маффи, как у сестры с ее близнецами, которых неизвестно как называть, когда они вырастут. Тесс, трехлетняя дочь Анджелы, с нахмуренными от напряжения бровями, трудилась над книгой с раскрашиваемыми картинками.
Карелла хотел вовлечь Тедди в общую беседу и показал жестом, что собирается говорить.
— Мама, конечно, это решение ты должна принять сама, но...
— Я знаю, что...
— ...я свидетельствовал на процессах, где присутствовала супруга жертвы...
— Супруга жертвы, — сказала Луиза, почти выплевывая эти слова.
— ...и я должен тебе сказать, что это очень тяжелое испытание.
— Он прав, мама, — заметила Анджела.
— Они будут показывать фотографии...
— Я видела, на что он был похож, а фотографии могут быть и того хуже.
— Мама, это произошло уже сравнительно давно, и не следует все снова оживлять.
— Это было вчера, — произнесла Луиза.
— Это было в прошлом...
— Это всегда будет вчера, — возразила она.
Тедди эту часть разговора пропустила. Карелла знаками пояснил ей все. Она в подтверждение того, что поняла, кивнула.
— Так будет до тех пор, пока я не посмотрю этому ублюдку прямо в глаза, — сказала Луиза.
Карелла уже смотрел этому ублюдку прямо в глаза. Он приставил дуло своего служебного пистолета к глотке Сонни Коула и слышал, как детектив Рэнди Уэйд прошептал сзади:
— Сделай это.
Однако он не нажал на спусковой крючок, хотя там, в узком коридоре дома на пустыре, выстрела никто бы не услышал. Но он не сделал этого. И теперь, видя страдающие глаза матери, не был уверен, что поступил правильно.
— Я иду в суд, — произнесла она, решительно кивнув.
— Мама... — начала Анджела.
— В котором часу начнется суд? — спросила она.
— В девять часов в следующий понедельник, — ответил Карелла и тяжело вздохнул. — Здание уголовного суда, что расположено на окраине города на Хай-стрит.
Глава 3
Хотя Генри Лоуэлл заканчивал колледж в Дьюке, а юридическую степень получал в Гарварде, молва утверждала, что он учился в Оксфордском университете. В любом случае его послужной список впечатлял. За три года работы в бюро районного прокурора он доказал вину в двадцати шести случаях, и это несмотря на протесты, выдвинутые защитой. Но он никогда еще не участвовал в процессе, связанном с убийством.
Высокий, худощавый, с широким лбом и свисающими на глаза пепельными волосами — таков был Лоуэлл, стоявший с Кареллой внутри здания уголовного суда возле бронзовой массивной двери, ведущей в отделанный мрамором вестибюль. Был понедельник, седьмой день января, без десяти девять утра. Потребовалось почти две недели, чтобы собрать присяжных. Утром суд обязательно должен был начаться.
Карелла задавался вопросом, почему при первом разговоре Лоуэлл предпочел английское произношение, а не южное или любое другое и как повлияет это произношение на суд присяжных, состоящий из трех белых мужчин, четырех черных мужчин, двух испанцев, белой женщины, испанки и азиатки. В этом городе можно услышать любое экзотическое произношение, кроме английского, которое стало редкостью в наши дни.
— Я прямо хочу вам сказать, — начал Лоуэлл, — что надеюсь удержать судебный процесс в границах того, к чему он тяготеет по обстоятельствам дела.
Карелла не понимал, что имел в виду Лоуэлл.
— Мне не надо вам напоминать, — продолжал Лоуэлл, — о недавних инцидентах, когда итало-американцы вступали в драку и наносили телесные повреждения афро-американцам...
Карелле оба эти ярлыка были ненавистны.
— ...и наоборот, бывали случаи, когда афро-американцы нападали и наносили телесные повреждения итало-американцам. Дело в том, что в данном случае два афро-американца напали на итало-американца...
«Моего отца», — подумал Карелла.
— ...и фактически нанесли ему самое страшное из всех возможных повреждений.
«Фактически убили его», — уточнил про себя Карелла.
— Один из преступников еще жив и предстанет сегодня и в последующие дни перед судом. Я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы выдвинуть обвинение, но я не хочу свести этот суд к национальной розни. Я был бы рад, если бы имя вашего отца было Смит или Джонс, но, к сожалению, у него другое имя.