– O! Я буду настороже. Как бы там ни было, со мной ничего плохого не произойдет. Никаких капиталов за моей душой не числится.
– Это будет забавно, – сказала Фрэнки.
– Почему?
– Не знаю почему. Просто прозвучало крайне мило, свободно и безответственно. Впрочем, если хорошенько подумать, то и у меня нет никаких капиталов. То есть отец выдает мне пособие, а кроме того, я могу жить во многих домах, пользоваться услугами служанок, одеждой, кое-какими уродливыми фамильными драгоценностями, кредитом в магазинах; но все это на самом деле принадлежит семье, а не мне.
– Ну какая разница. – Бобби умолк.
– O нет, на мой взгляд, разница есть, и разница большая.
– Да, – согласился Бобби. – Разница большая.
Он вдруг отчего-то приуныл.
Они в молчании перешли к следующей площадке.
– Я завтра уезжаю в город, – сообщила Фрэнки, пока Бобби устанавливал мяч.
– Завтра? Ох, а я намеревался предложить тебе устроить пикник.
– Мне было бы приятно. Но все решено. Понимаешь, у отца снова приступ подагры.
– Тебе надо остаться и ухаживать за ним, – произнес Бобби.
– Он не любит, когда за ним ухаживают. Это ужасно раздражает его. Он предпочитает общество лакея. Который полон сочувствия и не обращает внимания на то, что в него вечно что-то швыряют и обзывают проклятым тупицей.
Бобби срезал свой мяч, угодивший прямо в песок.
– Тяжелая участь, – проговорила Фрэнки, отправляя прямо над ним собственный мяч. – Кстати, – заметила она. – Мы можем встречаться с тобой и в Лондоне. Ты скоро туда приедешь?
– В понедельник. Но… ничего хорошего у нас не выйдет, правда?
– Что значит «ничего хорошего»?
– Ну, то, что большую часть времени я буду работать автомехаником. То есть…
– Даже в таком случае, – продолжила Фрэнки, – по-моему ты вполне способен явиться на коктейль и набраться, как и любой из моих знакомых.
Бобби только покачал головой.
– Могу пригласить гостей на пиво с сосисками, если такая перспектива больше нравится, – предложила Фрэнки.
– Ну, Фрэнки, сама подумай, что в этом хорошего? Я про то, что буду чужим в твоей компании. Ты дружишь с другими людьми.
– Уверяю тебя в том, – произнесла Фрэнки, – что у меня собирается самое разнообразное общество.
– Ты делаешь вид, что не понимаешь меня.
– Можешь привести с собой Баджера. Будет тебе приятель.
– По-моему, ты с предубеждением относишься к Баджеру.
– Смею признаться, да. В обществе заик я сама начинаю заикаться.
– Подумай сама, Фрэнки, ничего хорошего не получится, и ты сама знаешь это. Это здесь у нас дружба. Делать особенно нечего, и мое общество, должно быть, лучше, чем полное отсутствие всякого общества. Я хочу сказать, что ты всегда чрезвычайно благосклонна ко мне, и я благодарен тебе за это. Но я никто и прекрасно это знаю… То есть…
– Если ты закончил с описанием своего комплекса неполноценности, – с холодком промолвила Фрэнки, – то, может быть, попытаешься вывести мяч другой клюшкой.
– В самом деле… Я… Черт! – Он извлек из сумки нужное снаряжение. Фрэнки с легким злорадством проследила за тем, как он пятью ударами клюшки вывел мяч из песка, подняв окружившее их облако пыли.
– Лунка твоя, – объявил Бобби, поднимая мяч.
– Думаю, да, – согласилась Фрэнки. – А с нею и вся партия.
– Сыграем еще на прощание?
– Нет, едва ли. У меня еще много дел.
– Конечно, а как же иначе.
Они молча дошли до конторы гольф-клуба.
– Что ж, – произнесла Фрэнки, протягивая Бобби свою руку. – До свидания, мой дорогой. Так чудесно воспользоваться тобой, пока я здесь. Может, свидимся снова, когда мне нечем будет заняться.
– Вот что, Фрэнки…
– Быть может, ты снизойдешь к моему приглашению на дешевую распродажу. Как мне кажется, перламутровые пуговицы можно недорого приобрести в «Вулворте».
– Фрэнки… – Слова его потонули в шуме мотора «Бентли», только что запущенного девушкой. Небрежно взмахнув ладонью, она покатила прочь.
– Проклятье! – воскликнул Бобби самым расстроенным тоном.
Фрэнки, рассудил он, повела себя как нельзя хуже. Возможно, конечно, и он не проявил особого такта, однако, черт побери, не погрешил против истины.
Ладно, может, и ему не следовало произносить вслух свои мысли.
Три следующих дня показались ему бесконечно долгими.
У викария заболело горло, в результате чего он изъяснялся теперь шепотом – в тех случаях, когда отверзал уста. Разговаривал он теперь крайне мало и не скрывал, что присутствие своего четвертого сына терпит из христианской кротости. Даже пару раз процитировал Шекспира про змеиный зуб[4] и все такое.
4
«…острей зубов змеиных неблагодарность детища!» – цитата из трагедии «Король Лир» (пер. Т. Щепкиной-Куперник). Слова эти Лир произносит, будучи обманут двумя своими старшими дочерьми.