В 1947 году я стал священником в селе Волчанка, Колдыбанского района. Затем перешел в Кинель-Черкассы. В дела церкви уходил с головой и был в полной уверенности, что совершаю свое истинное назначение, оправдываю смысл жизни.
Но вскоре случилось так, что мое незыблемое до сих пор убеждение в чистоте и непорочности церкви получило первую жестокую пощечину. В сердце епархии, в Покровском соборе города Куйбышева, за беспорядки отстранили от должности настоятеля — правую руку архиерея.
Причиной смещения явились злоупотребления церковными материальными и денежными средствами. Например, в 1948 году церковного вина было израсходовано 514 литров на сумму 44 770 рублей. «Изумительное количество», — говорилось об этом в одном из епархиальных документов. При громадных доходах собора, кажется, до полутора-двух миллионов рублей в год, храм переживал денежные затруднения, текущий счет был пуст. Все доходы расхищались. До патриарха дошла жалоба, что настоятель «разложил совет храма».
Действительно, хаос был невообразимый. При отсутствии надлежаще поставленного контроля, без первичных приходных документов, бесспорно и достоверно фиксирующих вскрытие и подсчет доходов в церковных кружках и тарелках, без контроля за продажей свечей возникало множество каналов, по которым средства утекали из собора, безнаказанно утаивались и присваивались служителями культа и обслуживающим персоналом.
Вообще говоря, приход денег — самая темная сторона церковного хозяйства.
Ведь никаких внешних документов, подтверждающих правильность записей о поступлениях в кассу, в церкви нет. Верующие кладут приношения либо в тарелку, либо в кружку. В таких случаях по закону требуется внутренний документ — акт о вскрытии и подсчете содержимого кружки или тарелки. Причем, он должен составляться не одним, а несколькими лицами, не менее двух, а в миллионных оборотах — не менее трех. Этот порядок в соборе, как и во многих других церквах, нарушался. Отсюда — все последствия.
Уже сам факт таких серьезных злоупотреблений, связанных с кражей десятков и сотен тысяч рублей, совершенных в самом сердце епархии, причем не без участия высокопоставленных лиц духовного звания, нанес глубокую рану религиозным чувствам сельского священника, питавшего высочайшее уважение к тем, кто стоит на более высоких ступенях церковной иерархии. Но еще более странные события развернулись дальше. Меня вызвали в епархию и вопреки всяким традициям предложили стать настоятелем собора.
— Я ведь всего-навсего сельский «батюшка», — взмолился я.
— Это и хорошо. Значит, у вас поповских привычек меньше, — объяснил архиерей.
Строгость церковного устава не допускает ослушания, особенно архиерею. И я стал в епархии вторым по должности лицом после епископов Куйбышевского и Сызранского. Вскоре, кроме того, был назначен еще благочинным.
Я горячо принялся за дело. Покуда оно касалось упорядочения учета собственно церковных средств, то, хотя и со скрипом, порядок был установлен. Но как только настала очередь предать гласности и упорядочить доходы самих членов соборного причта, то тут нашла коса на камень. Доходы причта были объявлены «табу», то есть неприкосновенными. Недвусмысленно мне дали понять, что если я буду продолжать в том же стиле, то сверну себе шею. Человек я, надо сказать, настойчивый, и когда уверен в своей правоте, то ни перед чем не отступаю и доделываю все до конца. Выполнил и тут свою задачу; перевел всех священнослужителей на твердые оклады. И при этом доходы служителей культа остались солидными. У настоятеля, например, месячный оклад определился в 8000 рублей, у священника — 7000–8000, у дьякона — 6000–7000. Все же они не смирились с этой «реформой». Выполнили свою угрозу. Архиерей предложил мне уйти с поста настоятеля собора «по собственному желанию».
Вновь я стал рядовым священником. О крушении карьеры не жалел, напротив, был рад, что у меня появился досуг для размышлений и самообразования. Ведь рядовой священник занят 4–5 часов в день. Были и средства для обеспечения жизни. Я собрал незаурядную библиотеку, в том числе по вопросам веры и неверия.
Случайно у меня оказалось несколько разрозненных книжек «Православной богословской энциклопедии». Велико было мое удивление, когда оказалось, что эта энциклопедия на многие, даже основные вопросы веры дает далеко не те и не такие категорические ответы, какие я вынес из семинарии. Оказалось, что многое даже в догматических вопросах стало догматом или осталось правилом на будущее не потому, что доказана его правильность, а лишь потому, что за это голосовало большинство на каком-нибудь соборе, либо потому, что постепенно остывал интерес к предмету спора, а время все перемололо и получилось то, что называется «церковным обычаем».