И тогда это происходит. Как будто я могу видеть прямо сквозь зеркало перед собой Сару. Я вижу ее улыбку и выражение ее глаз. Отсчитанные пожатия ее руки. Странные прощальные слова и бессердечие. Но почему именно сейчас? Почему из всех дней ей нужно было говорить это, обращаться со мной так именно сегодня? Это как если бы… подождите. Нет, этого не может быть…
Сначала я чувствую оцепенение и собираюсь заснуть. Но вскоре начинаю дергаться и извиваться, а затем пронзительный жар начинает пронизывать мои органы, и я кричу. А потом внезапно всё прекращается.
Всё останавливается.
Я не вижу ничего, кроме черного холста с пробитыми в нем крошечными дырочками; белый свет разливается из центра к краям, как на старом ламповом телевизоре, который нагревается. Начинают появляться изображения. Образы Сары. Встреча с ней. Любить ее. Жениться на ней. Наблюдать за ней. А потом – всё, что я пропустил. Они почти как вырезанные сцены из фильма. За исключением того, что я их не вырезал. Я просто не обращал на них внимания. Ее планы, ее заговоры, ее расчеты, моя кончина…
Сара контролировала всё в своей жизни, включая меня.
Я недооценил ее. Как недооценивал и раньше. Но на этот раз всё оказалось слишком серьезно… Изображения становятся черными, а затем исчезают. Сара – моя последняя мысль, мой последний образ. Она была права во всем… абсолютно во всем.
64
Сара Морган
Я смотрю через одностороннее зеркало на испуганного мужчину, которого когда-то называла своим мужем. Я должна быть здесь в этот момент, довести дело до конца. К моему небольшому удивлению, тут есть знакомое лицо. Элеонора, во всей своей семидесятилетней красе, появилась, чтобы в последний раз увидеть своего драгоценного мальчика. Я не видела и не разговаривала с ней с тех пор, как закончился суд над Адамом. Раньше мне претила бы сама мысль о том, чтобы провести в ее присутствии хотя бы секунду, но в этот момент, на этом мероприятии, я рада ее видеть. Подхожу к тому месту, где она сидит, прихватив с собой самое строгое настроение и заранее подготовленный набор слез, готовых хлынуть из моих глаз.
Когда я нависаю над ней, она не поднимает взгляд, а просто говорит:
– Сара.
– Могу я сесть? – спрашиваю, на этот раз вежливо. Она не говорит ни «да», ни «нет», поэтому я сажусь, возвращая свой взгляд на комнату за зеркалом. – Послушайте, я знаю, что мы никогда не были друзьями. Не думаю, что этот день изменит прошлое или повлияет на будущее… Но знайте, что сегодня я здесь.
Элеонора смотрит на меня; по ее щекам текут слезы, их становится всё больше.
– Хорошо. – Это всё, что она говорит.
Процедура продолжается в обычном порядке, а затем приходит время. Заключительная часть. Шприц. Элеонора видит это, и я замечаю, как всё ее тело напрягается. Ничто из того, что она может сделать сейчас, не сможет остановить это. Вся материнская забота или все деньги в мире не могут спасти ее сына, и этот факт парализует ее.
Наконец доктор что-то говорит Адаму, и тот качает головой. Доктор вводит иглу в капельницу, и Элеонора одновременно вкладывает свою руку в мою. Когда жидкость начинает выдавливаться во флакон, она начинает медленно сжимать мою руку. Сначала всё идет тихо, как в тот небольшой промежуток времени после удара молнии, когда ждешь, что за этим последует гром. А потом это происходит. Адам начинает биться в конвульсиях и кричать.
Элеонора вопит:
– Нет! Мой малыш! – и тоже начинает биться в конвульсиях.
Я сжимаю ее руку в ответ и прижимаю ее голову к своей груди.
– Ш-ш-ш, теперь всё кончено. Всё кончено, – шепчу я ей на ухо, проводя пальцами по ее волосам. На моем лице расплывается широкая улыбка.
Когда Адам наконец обмякает, я отстраняюсь и встаю.
– Прощайте, Элеонора, – говорю, поворачиваясь, чтобы уйти.
– Сара, подожди, – быстро выпаливает она. Я молча поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. – Мне очень жаль… всё, что было. – Слова произносятся почти шепотом, так как она всё еще плачет.
Я смотрю на нее с любопытством, как кошка, решающая, что делать с маленьким грызуном, которого она только что поймала.
– А мне – нет. – В ее состоянии мои слова даже не доходят до слуха, и она возвращается к своим рыданиям.
Его последние мысли были обо мне. Я поняла это по глупому выражению его лица. Выхожу, следуя за родителями Келли. Они рыдали на протяжении всего испытания, изливая катарсис. Они, вероятно, думают, что стали свидетелями возмездия: человек, убивший их дочь, казнен.