Дверь распахивается. Адам заполняет собой бо́льшую часть дверного проема. У него длинная и растрепанная борода, но выглядит она неплохо. Волосы подстрижены так коротко, что кажутся то видимыми, то невидимыми, в зависимости от освещения. Он стал немного толще… даже не толстым, а скорее коренастым. Но глаза рассказывают его реальную историю. Тюрьма не была к нему добра. Репутация убийцы жены полицейского не повредила ему, но внутри он всё еще остается кем был: мягкотелым писателем. Сломленный человек не в своей тарелке. Кета, вокруг которой медленно кружат, приближаясь, акулы. Я не могу себе представить, через что он здесь прошел.
Когда он видит меня, его лицо начинает сиять. Адам начисто лишился своего мальчишеского обаяния. Это человек, которого избивали в течение десяти лет. Я слегка улыбаюсь в ответ. Не могу сказать, что рада его видеть, но мне и не грустно.
– Ты пришла? – Адам делает несколько шагов по комнате. Его руки и ноги скованы, поэтому шаги получаются довольно маленькими и шаркающими.
– Конечно.
Тюремный охранник направляет его к стулу и снимает бо́льшую часть цепей и наручников, кроме одной, с правого запястья, которую он прикрепляет к столу. Адам садится и улыбается мне.
– Десять минут, и не вздумай дурить, – говорит тюремный охранник.
Я киваю, и Адам благодарит его. Как только дверь закрывается, он проводит свободной рукой по столу, надеясь, что я отвечу взаимностью. Я замираю на мгновение, глядя на его потрескавшуюся, вялую руку и на его еще более помятое лицо; затем моя рука накрывает его руку, и он начинает плакать. Я ничего не могу сделать; я как зритель в зоопарке, наблюдающий за каким-то чудны́м животным.
– Как у тебя дела? – наконец говорит Адам, борясь со всеми эмоциями украденной жизни.
– Я была… хорошо.
– Ты перестала писать мне. И навещать тоже.
Не могу сказать, вопрос это или утверждение, поэтому просто киваю.
– Знаю. Это стало… слишком тяжело.
– Я понимаю, – он опускает голову.
Я слегка сжимаю его руку. Адам улыбается, вероятно, считая это жестом привязанности, но это всего лишь завершение обратного отсчета, который начался давным-давно. Я всегда хорошо ориентировалась во времени. Это то, как вы произносите идеальное вступительное или заключительное заявление в суде; это то, как вы делаете идеальные паузы во время перекрестного допроса. Вот почему я так хороша в своей работе. Всё дело в выборе времени. Он сжимает мою руку в ответ. Я не хочу даже самой обычной романтики в наших отношениях. Но я терпела от него и худшее… гораздо худшее.
– Ты находила что-нибудь еще? – спрашивает он умоляющим тоном, с надеждой.
– Адам, – я вздыхаю, – зачем вообще поднимать этот вопрос? Это не принесет тебе никакой пользы.
– Тебе никогда не хотелось заглянуть в прошлое? Чтобы попытаться спасти меня? – Его голос начинает повышаться.
– Не было никаких новых доказательств. Не было никакой возможности возобновить дело. Ты это знаешь. Мы всё обсудили через шесть месяцев после окончания судебного процесса.
Я сжимаю его руку во второй раз. Адам опускает голову, снова чувствуя себя побежденным. Неужели он действительно думал, что я появлюсь здесь с новыми уликами и он волшебным образом освободится в самый последний момент? Такое случается только в кино. В реальной жизни такого не бывает. После нескольких неловких мгновений он снова поднимает голову и смотрит на меня. Я сжимаю его руку в третий раз. Адам отвечает тем же. Я жду, когда это закончится.
– А как насчет третьего набора ДНК? Что насчет этого? Ты знаешь, кому он принадлежит? – В его голосе слышится легкое волнение.
– Адам, мы это обсуждали. Не было достаточно доказательств, чтобы представить результаты анализа суду, – я вздыхаю.
Его лицо морщится, в глазах появляется гнев – дикий зверь возвращается. Но он делает глубокий вдох и снова успокаивается. Он наконец-то смирился со всем этим. Я сжимаю его руку в четвертый раз. На этот раз он не отвечает. Вместо этого бросает на меня странный взгляд.
– Послушай, я пришла сюда не для того, чтобы пересматривать дело. Я пришла сюда, чтобы попрощаться и сказать тебе, что я люблю тебя.