Кажется, он задремал, сидя в углу. Ему виделась Мэри – хрупкая блондинка, лица которой он не помнил. Видимо, расставание родителей и переезд в другой город оказались для маленького мальчика слишком сильным стрессом. Джон как-то проговорился, что после отъезда из Лоуренса Дин молчал несколько месяцев, и до него невозможно было достучаться. Его сознание поставило блок, и за толстыми высокими стенами оказалось все, что было до Энджелхоула. И мама тоже. Дин почти ничего не помнил из тех времен, как будто их и не было.
Сейчас он отчетливо видел Мэри, и это была она – та женщина с фотографии Сэма. Она улыбалась и звала его: Дин-бой… на ее руке был браслет со странными брелоками в виде крестиков, звезд и пентаграмм. Они ударялись друг о друга с тихим перестуком, и Дину казалось, что он слышит чудесную музыку, от которой отпускает сжатые больные нервы. Мэри улыбалась ему, и улыбка ее обещала, что все будет хорошо.
Рядом с ней стоял Сэм – лохматый подросток, слишком высокий и угловатый для своего возраста. Потом он начинал меняться, взрослеть прямо на глазах. Скулы проступали четче, волосы тускнели, а взгляд становился затравленным. Куртка, в которой он был, линяла, и Сэм кутался в нее, как будто все время хотел защититься от холода. Хотел, но не мог. Кто будет держать меня за руку, когда я снова заболею, Дин? Его голос шелестел и терялся в пространстве. И Дин с ужасом понимал, что Сэм потерян в своем одиночестве больше любого другого человека. Он отвечал: я не могу. И сам понимал, что Сэм хочет услышать совсем не это. Никого не касается то, чем двое занимаются в одной постели, особенно, если это делает счастливыми их обоих, снова говорил Сэм, и на Дина накатывало облегчение. Он знал, что каким-то образом ничего не изменится, если они окажутся братьями. Он не понимал, как и почему, но это было чистое знание, из тех, что бывает заложено в самую глубину души и никогда не может быть изменено.
Утром Дин проснулся и обнаружил, что все еще лежит на полу, в обнимку с бутылкой, из которой виски вытекло противной липкой лужицей и затекло ему под плечо и руку. Босые ступни совершенно заледенели, и Дин едва не упал, когда поднялся и побрел в ванную – отогреваться под горячим душем, бриться и умываться. Он не помнил своего сумбурного сна, но знал теперь, что должен узнать правду, чего бы это ему не стоило. Он должен узнать, а потом уже решать все остальное. Так будет правильно.
========== 13 ==========
До освобождения оставались считанные дни. Сэм был уверен, что не сбился со счета, потому что Дин никогда не отказывался сообщить ему, какое число сейчас на дворе, а ему всегда легко удавалось удерживать в памяти любую актуальную информацию. К тому же он начал делать царапины на ножке кровати с самого начала отсидки.
Сначала он строил планы, как все закончится, и он первым делом побежит к Миссури – справиться о здоровье и лично убедиться, что с ней все в порядке. А потом вернется к Бобби и будет долго-долго лежать в горячей пенной ванне – отмокать от тюремной грязи и запаха. Затем наведается в «Чертополох» и попробует уговорить Люси взять его на прежнее место. И будет сидеть тихо и не отсвечивать, чтобы никто никогда больше не вспомнил о нем. Сэм надеялся, что сумел завоевать доброе расположение всех этих милых людей, и они отнесутся к нему соответствующе. Он не потерял надежды даже тогда, когда оказалось, что Бобби попросил Дина забрать его вещи. Сэм нашел ему оправдание: Бобби живет только на доход от мотеля, и держать комнату занятой, когда фактически постоялец отсутствует, не вполне разумно. Однако, чем дальше, тем отчетливее Сэм понимал, что его радужным планам не суждено сбыться.
Когда Дин так резко изменился и начал его терроризировать, Сэм понял, что из города придется убираться. Шериф не оставит его в покое, как бы тихо он не жил. И даже потом, когда Дина отпустило его странное помрачение рассудка, Сэм уже понимал, что ему здесь не место. Кроме Дина были и другие. Гордон Уокер, к примеру. Воспоминания о проведенном с ним временем до сих пор вызывали у Сэма дрожь и приступы тошноты. Он чувствовал себя слишком грязным после этого и думал, что это ощущение пропадет только тогда, когда он будет достаточно далеко от Энджелхоула. То, что у них было теперь с Дином, совсем не повод, чтобы оставаться. Сэм думал, что у Дина все это так же временно. Потом изменится погода, или Луна войдет в другую фазу, или Дин познакомится с хорошей девушкой и полюбит ее, и снова охладеет к Сэму. Но вот простить то, что Сэм фактически его соблазнил, он не сможет. Такие как Дин никогда не прощают, у Сэма уже была возможность убедиться в этом. Как бы сильно он не хотел остаться и зажить нормальной жизнью, в Энджелхоуле у него это не выйдет. И Сэму от этого было плохо.
Он как будто замерзал уже не только снаружи, но и внутри. В груди наливался тяжелый шар из синего льда, и морозил сердце и душу, и заставлял Сэма по ночам сжиматься от ощущения тоски и одиночества в дрожащий комок. Он понимал, что после освобождения ему придется отправиться на все четыре стороны в поисках лучшей доли. А зима была для этого самым неподходящим временем года.
В одну из таких ночей Дин снова привел его в свой кабинет и запер дверь на ключ. Они пили пиво, ели приготовленные гамбургеры из «Чертополоха» и болтали, и все вроде бы было, как всегда, но Сэма не отпускало чувство, что это легко может оказаться в последний раз. Когда от разговоров они перешли к поцелуям, сердце Сэма сжалось так сильно, что он почти задохнулся от боли.
- Что с тобой, Сэмми? – Дин шептал ему прямо в губы, и от этого становилось только хуже, - Что-то не так?
- Нет, Дин, нет. Все так.
Сэм целовал его неистово, стремился прикоснуться к каждому дюйму кожи, запомнить вкус и запах, чтобы потом, когда станет совсем тоскливо, вынуть эти воспоминания, как драгоценности из шкатулки, и утешиться ощущением счастья, которое сейчас он испытывал. Дин выгибался, подставляясь под его губы, и тихо стонал, когда Сэм задевал особенно чувствительные места на спине и груди.
Он ласкал член Дина губами и языком, постаравшись расслабить горло и вобрать его в себя целиком, без остатка. Дин подбрасывал бедра, толкался в рот Сэму и хрипло шептал:
- Еще… Сэмми… давай еще…
И Сэм давал еще. На этот раз он целиком перехватил инициативу. Опрокинув Дина спиной на диван, он оседлал его бедра и щедро смазал себя собственной слюной. Дин смотрел на него из-под прикрытых век, и Сэм отчетливо видел в его взгляде беспокойство. Но Дин молчал, и Сэм тоже ничего не говорил, тонко чувствуя, что сейчас слова не нужны. Сжав член Дина у основания, он приподнял его и направил в себя. И только тогда не выдержал и тихо сказал:
- Возьми меня. Сделай своим.
Он опускался медленно и осторожно, внимательно следя, чтобы не причинить Дину боли. И только тогда, когда сел на него максимально глубоко, начал двигаться. Сначала медленно, но потом ускоряясь, хотя не замечал этого и сам. По обнаженной коже тек пот. Длинные пряди челки слиплись и падали на глаза. Ощущение последнего раза стало непереносимым, и Сэм зажмурился, что Дин не увидел то, что он едва сдерживает слезы, как девчонка. Чтобы не увидел его слабости. Он не мог позволить, чтобы Дин запомнил его таким.
Сэм забыл обо всем. Дин вцепился в его бедра коршуновой хваткой, и Сэм чувствовал, как от прикосновения его рук тает синий лед, а сам он сгорает, как бумага. Если бы он мог, то умер бы сейчас – за секунды до сладкой муки оргазма, чувствуя, как в месте соединения тел, они срастаются друг с другом. Врастают друг в друга чувствами, желаниями, мыслями. Умер бы, чтобы никогда снова не чувствовать одиночества и не бродить по стране неприкаянной душой. Уж лучше сгореть ярким пламенем, а не тлеть искрой еще долгие годы.
Потом, когда все закончилось, и Сэм лежал у Дина на груди, Дин перебирал его волосы, пропуская пряди между пальцами, и было в его простом жесте столько нежности, сколько к Сэму не проявлял никогда и никто. Это воспоминание он тоже заберет с собой и будет холить и лелеять в душе, пока будет жив.