— Хлопцы и девчата ждут, — сказал Лева. — Пора начинать.
— Хорошо, — ответил Владим Сергеич. — В шесть утра дай сигнал.
Больше Санька Ерохин меня не дразнил. Мы на всякий случай притворились, что спим, а сами шепотом придумывали, куда бежать искать наших. Пакеты с картами военных действий должны утром вручить командирам на линейке.
— Не дрыхнешь? — шептал ночью Санька.
— Вопрос! — обижалась я.
Владим Сергеич ушел до горна. Врачиха заперла нас на ключ, догнала как раз под нашими окнами Владим Сергеича: «Я попрошу Клаву принести им завтрак сюда». Это про нас.
А ребятам скоро выдадут пайки на весь день… И красные повязки на рукава повяжут наши ребята. По правилам, если сорвут повязку — значит, убит.
Санька уже натянул шлем и стоял коленками на подоконнике. Горшки с геранью мы поставили на пол. Я придержала занавеску, пока Санька прыгал прямо на желтые и оранжевые ноготки, которые цвели под окнами избы. И в это время нас как будто током ударило.
Это горн заиграл тревогу. И пока чистый и звонкий голос пионерской трубы пел в тихом рассвете дня, волнуя и будоража наши души, пока он пел неожиданно, высоко, тревожно, призывая нас не сидеть, не лежать, не стоять, а мчаться сражаться, пока он честно и открыто, на весь голубой и солнечный беззащитный мир трубил о нашей войне, мы замерли. Санька Ерохин — по щиколотки в мокрых ноготках, а я — одной ногой на тумбочке, коленкой на подоконнике и с марлевой занавеской в кулаке.
Горн все повторял сигнал тревоги, и, когда замолкал, наступала такая тишина! И в этой такой тишине вдруг начинали петь птицы. Становилось хорошо, и совсем не хотелось идти на войну.
Мы почти вышли на территорию лагеря, но услышали голоса двух девчонок из младшего отряда:
— Айда по-маленькому?
— Айда. А пулемет?
— Ветками укроем.
Девчонки выбежали из-за палатки и помчались к уборной. На правых рукавах у них были белые повязки.
Вот отсюда, да, пожалуй, отсюда, начинаются мои несчастья. Сначала мы спрятались. «Бежим, дура», — зашипел Санька. «Сам дурак», — огрызнулась я и собралась бежать.
И вдруг…
— Санька, — шепчу я, и руки мои дрожат, и я даже запрыгала на месте, так мне не терпится сделать то, о чем меня никто не просил. — Саньк, давай уведем пулемет у «белых», а? Трофей, понимаешь? Придем к нашим с трофеем! Нам за этот пулемет на линейке флаг поднять дадут, верно?
— Очка́! — обрадовался Санька.
Пулемет был тяжелый. От его ствола, обвязанного белой лентой, замечательно пахло березой. Чтобы он не громыхал, мы вдвоем тащили его на руках: Санька — за ствол впереди, а я — сзади, за колеса.
Мы уже шли лесом. Здесь было много осины, а мох пружинил под ногами. Ветер совсем затих, и все-таки осины раскачивались тихо, еле слышно, как будто им так было легче расти. Вдруг стало светлее. Мы вышли к большой дороге. Широкая, несколькими колеями рассеченная дорога, а за ней — снова лес, холмы, далекие и близкие, и где-то справа, между верхушками елок, голубеет уголок реки. Как блестящая бумажка от конфет, брошенная в траву, отражает небо, так далеко внизу сверкает и голубеет уголок реки.
Уже начинало припекать. Неожиданно — пылища по дороге. Целая туча пыли. Туча пыли поднялась над дорогой, и под ней оказалось стадо коз и овец. Санька оттянул меня назад, в кусты.
— Слушай, надо на той стороне разведать, если «белых» нет, перетащим пулемет и пойдем к реке, искать наших. Ты… ты надевай мой шлем — спрячешь косы. Куртка у тебя старая, законная. Возьмешь прут и пойдешь, как пастух. А то меня в шлеме сразу узнают. Ну что, дрейфишь?
— Кто? Я, да?
Я обвязала косы вокруг головы. В первый раз я надевала настоящий танкистский шлем. Он был тяжелый. У него оказалось столько разных запахов — войны, боя, дыма, бензина, металла, табака. Я уходила в разведку. Красная повязка аккуратно сложена и спрятана под майку. В руках длинный прут.
— Если там порядок — свистни, — предупредил Санька.
— Я не умею.
— Балда! Кукуй тогда три раза. Ясно?
Он чувствовал себя командиром. Он посылал меня в разведку. И я стояла — руки по швам — и отвечала: «Так точно!»
Стадо добрело до кустов, где мы прятались. На кустах были мелкие бледно-розовые цветочки жимолости. Очень не хотелось выходить из-за них прямо на коз и баранов, с их безумными желтыми глазами, грязной свалянной шерстью и диким, неожиданным, громким блеяньем.
Санька вытолкнул меня прямо в стадо: