Я оглянулась. Хоть бы Санька догадался замаскировать пулемет — желтое дуло сияет, как оладья. И Санькины вихры светятся, если приглядеться. Еще кулак мне показывает. Я ему тоже показала кулак. Встала и пошла к реке. Я знала, что она совсем недалеко.
— Атас! — закричали вдруг наши из-за реки. Но я и сама увидела: из старых военных окопов возле берега выскочили двое с белыми повязками. Они бежали на меня. Красная повязка стягивала мне руку, чуть повыше локтя.
Я повернулась к Саньке. Что же он, гад, не стреляет?
И остановилась.
Санька на четвереньках пятился от пулемета. Он уже не замечал, что я вижу, как он крепким круглым своим задом раздвигает ветки низких пушистых елок. Просто ветки задрожали и сомкнулись над его головой. И нет Саньки.
Я побежала прямо на «белых». Я спотыкалась о кочки, меня тянуло куда-то вбок, поближе к реке, к нашим, но я слышала, как бегут за мной «белые» и кричат, а что, непонятно. Я только знала: нужно добежать к реке, они не должны увидеть пулемет. Я обещала Саньке.
И вот уже окопы. Их можно перепрыгнуть. С разбегу. Может быть, Санька, ты уже не боишься? Ну, стреляй по ним, вернись к пулемету, ведь «белых» всего двое.
Я еще могу бежать. Но Санька не стреляет. Почему? Если работает пулемет, шестеро врагов считаются убитыми — правило нашей войны. И я оглянулась.
И увидела Саньку. Он стоял над елочками во весь рост и улыбался. Рот до ушей, хоть завязочки пришей. Руки в боки, и на правом рукаве нет красной повязки. Снял. А пулемет желтеет метрах в трех впереди него. И они друг друга как будто не знают и не замечают. Саньке стоит присесть, и Саньку не видно, вот он и улыбается. И еще ему интересно, что я буду делать. Он уже понял, что я увела от него «белых».
Правда, раз он повязку снял, чего ему теперь бояться: он пришел из изолятора, и все.
Двое почти догнали меня. Я еще могу добежать до реки, тут близко. А потом вброд — и я у наших. Но я увидела Саньку и не смогла бежать дальше. Я просто свалилась в окоп. Упала и не встаю. И как будто сквозь землю вижу, как интересно Саньке, что со мной будет. Как стоит он над елочками, на всякий случай без повязки на рукаве, и пулемет молчит метрах в трех впереди Саньки.
Когда двое накинулись на меня и стали срывать повязку, я уже плакала. Я не могла понять, почему я спасла Саньку и пулемет, а Санька меня — нет. И еще я не могла понять, почему я не добежала до реки, ведь могла, запросто.
Мне скрутили руки назад и повели в лес на допрос к «белому» генералу — к военруку Леве Соловью. Он держит в руках танкистский шлем и мою красную повязку. А я стою перед ним: косы на голове развязались, а одна распустилась, и в ней смятые травинки. Лева Соловей смотрит на меня с тихой жалостью победителя. Он спрашивает, где Санька, он уже знает, что мы сбежали из изолятора. Тогда я начинаю плакать. А Лева Соловей мне сказал: «Иди умойся и причешись. Нечего реветь. Лежала бы себе в изоляторе».
Я иду к реке, одна, без конвоя. Куда я убегу от своего позора? Наши все видели. Они видели, как я не добежала до реки, бухнулась в окоп и сдалась. И видели, что я могла бежать дальше. И все-таки попалась. Глупо и бессмысленно.
Но — Санька, который стоял и улыбался, руки в боки, и на рукаве нет красной повязки? Разве можно было кому-нибудь объяснить то, что я сама не понимала, а только чувствовала: я делала так, как нужно было Саньке.
Никому не сказала я в лагере, как вел себя Санька. Санька тоже молчал. Потому что наши перешли в наступление и взяли окопы «белых». Санька по-тихому отсиделся в окопах, и, когда наши стали брать в плен «белых», его пулемет заработал. Я сама это видела.
Саньке дали кусок пирога победителей и две порции компота. Мне тоже достался кусок пирога победителей. Меня обменяли на «белого» пленного. Когда «война» закончилась.
После отбоя был большой костер. Жгли целую сухую елку. Метра в два вышиной. Искры разлетались от ветра. Горящая елка расплывалась у меня в глазах, потому что мне было грустно и стыдно. У костра выступали герои военной игры и рассказывали о своих подвигах. Санька тоже рассказал, как он утащил у «белых» пулемет и помог нашим форсировать Истру. Когда он рассказывал, он смотрел в мою сторону, все время смотрел прямо в упор на меня, этот мальчишка в настоящем танкистском шлеме, который пахнет настоящими боями, металлом, бензином, дымом.