Мне вдруг показалось, что шлем этот на мне и я сильная, я могу встать и рассказать, как было дело. Санька струсит, завьется ужом, начнет оправдываться… И ни для кого больше не будет красивого костра, высокого, с огненными веселыми искрами, как у бенгальских огней на новогодней елке, не будет интересной войны, которая у нас закончилась, и ее героев не будет. Всем станет противно из-за Саньки. А может быть, и из-за меня, из-за того, что я испортила всю эту праздничную красоту.
И хуже всех будет мне. Как будто я прилипну к Саньке и вместе с ним, раздвигая задом ветки елок, буду пятиться от пулемета, от врагов.
Мне хорошо у этого костра. За спиной сырая темнота, даже холодно, а здесь разноцветное пламя полыхало, и жарко становилось около него. Мы палками выгребали из углей раскаленную картошку. Она остывала, становилась серой и мохнатой от золы. Все смеялись чему-то, и я вместе со всеми. Но иногда я чувствовала, как Санька смотрит на меня. Он о чем-то думал, наверно, был доволен, что я его не подвела, но не очень понимал, почему я это сделала.
На утренней линейке герой нашей воины Санька Ерохин поднимал флаг. Звенел горн, стучали барабанные палочки Альки Суркова…»
Кое-что об этих днях, пока еще очень неопределенное, Евгения Владимировна вспомнила сразу, как только бабушка показала ей копию квитанции и она увидела фиолетовые от копирки буквы: «Ерохин А. А.».
Мокрый снег липнет к ногам. Везде талые лужи, машины въезжают в них, и грязный снег, холодный, неприятный, вылетает из-под колес, плюхается на тротуары, посыпанные серо-желтым, насквозь сырым песком.
Евгения Владимировна идет в телеателье по будничному делу: какой-то антенщик Ерохин А. А. обманул клиента, старую женщину.
Очень долго не начинается весна в этом году. Как хмурая осень — ее начало. Тепло и мерзко, сыро, липкий, грязный снег. И то далекое пионерское жаркое лето вспоминается Евгении Владимировне по дороге.
Это оказался он. Посмотрел на копию квитанции. Распахнул перед Евгенией Владимировной дверь на склад.
— Главное в профессии антенщика — не попасть на глаза начальству, — весело сказал он ей.
И стал отмеривать провод.
Под сводчатыми потолками склада тускло желтели лампочки. Евгения Владимировна перестала следить за Санькой, но все время видела его высокие новые заграничные ботинки с блестящими заклепками.
Потом пришел директор. И она опять выручила Саньку.
Санька взял трешку.
— Можно сказать, договорились, гражданочка! — слышит она его ленивый уверенный голос.
…Евгения Владимировна не любит смотреть телевизор. Она остается на кухне, сидит на табурете и все мечтает: вот настанет настоящая весна, и она непременно соберется в леса, около которых прошло детство, побродит по местам наивных и отчаянных боев. Увидит все те же холодные стволы берез и зеленый теплый туман вокруг них. И друг почувствует себя сильной.
В комнате, где стоит телевизор, сумрак, окно задернуто шторами: сын и бабушка смотрят детскую передачу.
Надо торопиться с ужином: муж предупредил, что будут гости, придут на международную встречу по боксу. Очень решающую.
К ним теперь часто приходят приятели смотреть телевизор.
— Отлично работает, — одобряют они. — Видимость и четкость на уровне мировых стандартов!
Муж доволен. Ерохин при нем ставил новую антенну, потому что Евгения Владимировна в тот вечер задержалась в лаборатории.
— Главное — иметь своего антенщика, — объясняет приятелям муж Евгении Владимировны. — В наш век сплошной техники он необходим каждой семье, как домашний врач в недалеком прошлом. Нам просто повезло: Ерохин прекрасно знает свое дело, и потом — какой обаятельный, симпатичный парень! Улыбка такая располагающая. Всем в жизни доволен, не то что наш брат… Вот за такими будущее, правда, Женя? — обращается он за подтверждением к Евгении Владимировне, которая вошла в комнату и слышит его последние слова.
— Нет! — отвечает она быстро и уверенно. Но объяснить ничего не может и добавить тоже. Из-за этого волнуется. Краснеет. Но все-таки ожесточенно повторяет: — Нет, нет…
1967
ЗЕМНАЯ ПТИЦА ДРОЗД
Здесь были легкими шаги, как на Луне. Казалось, оттолкнешься от поверхности — и взлетишь над дорогой, над зеленой горой.
Такая неожиданность: от зимы — в чужую весну. Сразу после морозных, вьюжных, мартовских суток, через двадцать один час поездом, — на перронах соленые огурцы в мисках, теплая картошка в серой сморщенной кожуре, бледные моченые яблоки в эмалированных ведрах, горячие джанкойские чебуреки, и стоп, машина, приехали: Симферополь. Душный, сладкий воздух, театрально цветущие кусты; мокрые, бессильные, только что из почек молодые листья каштана зябко дрожат на гладких, обогретых солнцем ветках.