И оттого, что все это появилось сразу после московской зимы и внушало мне обманчивое ощущение легкости и свободы, я вдруг прониклась беспокойным недоверием ко всей этой яркой бутафории. К пышным, бело-розовым, как зефир, цветам миндаля, которые облепили ветви, пока на них нет листьев, к ненатурально синему плоскому чистому морю, в котором еще никто не купался, к красным карасям — они мерзли в водоеме вокруг лукавого каменного мальчика с каменным лягушонком в руке.
А по земле, по обнаженным корням, шел шорох. То ли молодая трава так бесцеремонно ворошила засохшие слежавшиеся старые листья и росла через них, то ли черные дрозды торопились устраивать свою судьбу, потому что была весна.
Среди великолепных цветов миндаля и персика, вернее, под ними, под желтыми лепестками кизила и темно-бурыми каплями иудина дерева черные дрозды казались легкими остроугольными кусками антрацита. А у каждого дрозда клюв сверкал, как тонкий клинышек оранжевого пламени.
Они были неуместны в этой пышной праздности со своими бесконечными домашними заботами. Редко взлетали над землей, а когда взлетали, то невысоко, словно боялись потерять из виду что-то необходимое им внизу. И все молча, оттого что в клювах ветки, травинки, пушинки — для гнезда.
Эти хозяйственные, всегда озабоченные птицы были похожи на души умерших тружеников: дом ли, гнездо ли — одна забота.
Раньше я их никогда не видела, но они сразу показались мне знакомыми, поэтому я стала расспрашивать у всех, что это за птицы. Их было много вокруг. И мне объяснили: черные дрозды.
«Странно», — подумала я.
Легкие и блестящие, как куски антрацита около голландки. Кладу ладони на белый горячий кафель, прижимаюсь к нему щекой и слышу, как сию же минуту в дверях комнаты появляется бабушка с большим противнем в вытянутых напряженных руках. Она торопится к столу, на котором расстелено чистое полотенце, наклоняет над ним противень, и на полотенце, шепотом охая, ахая, съезжают замечательные бабушкины пироги — один другого прекраснее. Я по запаху узнаю́, какая у них начинка: с мясом, с капустой или с рисом, яичком и луком. А бабушка возвращается на кухню, где грозно гудит пламя в русской печке — полна коробочка золотых воробышков. Бабушка берется за следующую партию пирогов, которые она готовит к домашнему празднику.
Когда в семье много народу — и праздников много.
Если печь прикрыта заслонкой, в кухне сумерки. На столе белеют пироги. Ждут своей очереди.
Но бабушка открывает заслонку, берет кочергу, чтобы подтянуть противень. Все вокруг сразу веселеет. Из печки вместе с горячим воздухом выплывает знакомый головокружительный запах и распространяется по кухне. Бабушка стоит перед печкой — вся в огненном зареве, как воин: со щитом-заслонкой в одной руке и копьем-кочергой в другой. Седые волосы как серебряный шлем, и вся она — воинственная и сосредоточенная, знающая свое дело, сильная и побеждающая.
Потому что огонь горит в печке так, как нужно ей, и пироги удаются, как она задумала, и скоро соберутся за столом ее дети, которых она вырастила такими, какими хотела их вырастить.
Черные дрозды снуют среди кустов, и мне хочется быть ближе к ним, как будто только в них та сила, которая в эти неприятно облегченные дни притягивает меня к земле и напоминает о чем-то главном, что попадает к человеку в годы детства, но потом открывается ему и узнается им всю жизнь.
У меня пока нет слов, чтобы назвать это главное, и я волнуюсь, что могу так и не вспомнить его, незабытое, но беспокойством и суетой каждого дня загнанное в такие далекие уголки памяти, что еще неизвестно, обнаружится ли теперь оно.
Мне тяжело от этой ялтинской легкости.
И очень хочется протянуть руку и погладить горячие черные перья тихой птицы.
…Высокая старая женщина появилась среди чужой ей крымской зелени. В черном, свободном даже на ней пальто. С широким черным крепдешиновым шарфом на седых волосах. Один конец его закинут назад, чтобы шарф не сползал с головы.
У нее мягкие дряблые щеки и подбородок, но морщин совсем нет. Я все знаю о ней. Чистые, синие-синие глаза. И как же она смотрит на меня, господи, почему я все не могу поймать ее взгляд — так далеко-далеко теперь она. Сколько ни всматривайся…
Бабушка моя, как ты узнала, что чем дальше, тем невозможней мне без тебя? Пожалуйста, побудь здесь. Смотри, какая красота! Каждый прутик цветет…