Я боюсь оглянуться вокруг, чтобы назвать бабушке еще что-нибудь замечательное, — вдруг потеряю ее снова? Но раз бабушка здесь, значит, тут все правильно и все настоящее.
— Бабушка…
Вот когда ты вернулась. «На пути правды жизнь, и на стезе ее нет смерти», — я точно знаю, моя бабушка не читала этих слов. Она ничего не читала — была неграмотная. Но так она жила, что эти слова о ней. Поэтому мы снова вместе. «На стезе ее нет смерти» — вот в чем дело.
И черная птица дрозд тихо взлетает над землей.
Я почему-то часто пыталась рассказать в те дни разным людям о том, что вот ведь как интересно, совпадение какое, — оказывается, тут везде встречаются черные дрозды; я-то их вижу впервые, а они мне как родственники: у моей бабушки (она умерла столько-то лет назад, да, совсем старой) девичья фамилия — Дроздова.
В Староселье, Оленинского района, где бабушка родилась, было много Дроздовых. Родственников и просто знакомых между собой.
Бабушка все собиралась поехать посмотреть, не осталось ли кого, кто помнит ее. Я это держала в памяти, потому что хотела попроситься вместе с бабушкой. А то как же я останусь без нее — я без нее не проживу. Но ее Староселье сожгли немцы. Это бабушка услышала по радио. И все равно каждое лето она собиралась туда.
Я не знаю, что происходит с памятью и вспомню ли я когда-нибудь так подробно свое детство, как помню сейчас бабушкино по ее рассказам. Рассказывала она мало, потому что часто молчала — от усталости. И, может быть, я так ничего и не услышала бы от нее, если бы не бомбежки.
Мы пережидали налет в бомбоубежище, и бабушка праздно опускала на колени свои тяжелые в набухших венах руки, недовольная вынужденным сидением без дела, когда у нее большая семья и дел невпроворот. Бабушка жалела меня, потому-то, пока она занималась по хозяйству, я должна была гулять на свежем воздухе, чтобы расти здоровой. В бомбоубежище было сыро и все слышно, — как воют и свистят бомбы, как бухает и ухает то далекий, то близкий взрыв. Теперь я понимаю: бабушке не хотелось, чтобы я прислушивалась к жестоким военным звукам, — и она стала рассказывать мне о своем детстве.
Разговорилась моя бабушка — и так подробно, так просто и спокойно вспоминала, как будто подарок дарила. Мама ее была молодая и добрая. И еще она была крепостная. Я очень жалела бабушкину маму за то, что она была крепостной и ее, конечно, угнетал помещик. Правда, бабушка не говорила, что помещик был изверг.
Ах ты, моя бедная бабушка! Вот она лежит, еще совсем маленькая, чуть постарше меня, на печи. Больная. То знобит ее, то в жар бросает. А за дверью громыхает ветер, бьет в единственное окошко снегом. Горит щепка лучины. Пламя ее дрожит, и мечутся под низким потолком большие мохнатые тени.
Вдруг стукнула дверь. Бабушка совсем забилась в теплый угол, где всегда пахнет сушеными грибами, и увидела, что вошла мать, развернула узел и из чистого платка вынула хлеб. Промерзший хлеб. От него бабушка выздоровела. Съела его — и скоро поправилась. Но мама ее после той зимы стала болеть. До весны кашляла, а весной умерла.
Дядя Сережа — старший брат бабушки — забрал бабушку в Москву, поближе к себе, и отдал ее ученицей в прачечную. И если бы не дядя Сережа, бабушка стала бы сиротой.
Тогда бабушке, наверно, пришлось бы всю жизнь пасти гусей. Еще когда ее мама была жива, бабушке велели летом пасти гусей. Целое гусиное стадо. А гуси злющие, шипучие. Они гоняются за бабушкой, щиплют своими здоровенными клювами, долбежками окаянными, за босые бабушкины пятки. Бабушка бегает от гусей, плачет. А гуси крылья растопырят, шеи вытянут, зашипят и вдогонку. До крови щипали. Один раз бабушка так отчаялась, выломала в кустах хворостину — и на них, и на них. Гуси разбежались. Потом их до самой ночи в лесу собирали. Бабушке, конечно, попало.
И до сих пор я боюсь этих откормленных негодяев, даже если у них ничего на уме нет против меня.
Нам интересно жилось с бабушкой в ее детстве.
Идет бабушка лесом. К вечеру было. Смотрит — впереди на дороге собака. Обыкновенная: большая, серая. Уши торчат острые. Бабушка тоже остановилась. Зовет собаку. Собака стоит спиной к бабушке — хвост широкий, с ладонь — и не оборачивается. Бабушка к ней по-всякому: и лаской, и свистит ей, и хлеб достала из корзинки. Тогда собака повернулась к бабушке, поглядела на нее — были они совсем рядом друг от дружки, — и что-то как будто огненно-зеленое прошло по собачьим глазам.
Лес темный. Деревья верхушками шумят, птицы почему-то замолчали, как будто туча над лесом зашла.