Принесли сладкое. Перед каждой поставили тарелку с пресными лепешками — нан, с белыми свадебными конфетами — парвандой и виноградом без косточек — кишмишем.
Никто не начинал есть. Старухи сложили ладони «корабликом», молча, словно задумавшись, посидели в тишине, а потом как будто умылись, проводя ладонями по лицу.
— О-ми-и-и, — как воздух, прошелестело над женщинами. Апи величественно принялись за еду, передавая друг другу пиалы с зеленым чаем.
Гульчахра оглянулась и увидела Карима. Он разглядывал ее внимательно, с напряженным любопытством. Она тряхнула головой — монетки и бусинки на ее черных длинных косичках зазвенели, как разбитая о камень пиала.
— Мальчик, — сказала она Кариму, так еще в школе Гульчахра всегда обращалась к нему, никогда не называла по имени, — ты знаешь такой мотив: бум, пум-пум, бум, бум?
— Покажи, — Карим протянул ей дойру.
Но старухи громко и недовольно зашелестели.
Принесли шурпу. Гульчахра любила этот суп, приготовленный с душистой травой райхон. Она ела, чувствуя, как переходит в нее аромат райхон.
Гульчахру всегда удивляло обжорство старух. И теперь, когда после жирной шурпы принесли плов в больших круглых блюдах, Гульчахра заметила, как коричневые морщинистые пальцы цепко и прочно, словно намазанные клеем, выбирают лучшие куски баранины, захватывают теплый рис с желтой морковкой и, ни крупинки не уронив, запихивают все это в беззубые рты.
Но еще Гульчахра впервые заметила, что старух стало меньше, — много плова осталось после них. «Хорошо, что осталось много плова» — вот что подумала Гульчахра, а уж потом поняла, что старух стало меньше.
— Пой и танцуй, — приказали наконец старухи. Некоторые из них пошли готовить невесту.
Гульчахра быстро скинула серую вязаную кофту и встала перед Каримом — босая, гибкая, беспокойная, в широком платье из пестрого узбекского шелка, в ярких шароварах. Подняла крепкие смуглые руки над головой и запела.
Она рассказывала, как женщины собирают хлопок на полях, и ее руки летали над невидимыми кустами, а пальцы сжимались над раскрывавшимися белоснежными коробочками. Мгновение — и светлая пена хлопка уже на ладони. Гульчахра протягивала руки женщинам — смотрите, какой хороший хлопок у нас в этом году…
Эти песни всем знакомы, их поют по радио знаменитые артисты, исполняют с эстрады или в кинофильмах. И все-таки для женщин, сидящих на одеялах с заснувшими детишками на руках, Гульчахра была в эти часы лучше всех артистов. Утром они шли вместе с ней на работу, стояли в очереди в магазине, забирали из детского сада ребят, и всему, что она теперь рассказывала им своими песнями, женщины верили.
Долго пела и танцевала Гульчахра. Старухи по очереди выходили к ней, останавливали, властно наклоняли ей голову, совали под расшитый золотом товус стертые рубли и трешницы. Гульчахра, сохраняя обычай, прижимала руку к сердцу и кланялась каждому подношению. Потом, танцуя, подходила к Кариму, вытягивала из-под товуса деньги и бросала к его ногам. Целая куча денег у его ног.
Раньше Гульчахра равнодушно принимала эти подношения — обычай, берегут его старухи, им угождала Гульчахра. Но на этот раз Гульчахре становилось неловко под взглядом Карима, когда она ждала, пока корявые пальцы подсунут под ее товус теплую, скользкую от жира бумажку, пахнущую пловом. Гульчахра теперь торопилась отделаться от этих бумажек, но их нельзя было стряхнуть, как ос или как мух. «Больше не приду на такую свадьбу», — твердила про себя Гульчахра. А ведь как она любит танцевать и петь, даже все равно где и кому — лишь бы петь и танцевать. И все-таки она решила: «Никогда не приду на такую свадьбу!»
— Ха-азор але-ек! — заунывно пронеслось под окном. Это старухи вели невесту. Закутанная с ног до головы, она прошла через комнату и осталась за шелковой занавеской.
Гульчахра прижалась к стене и взглянула на Карима. Тот с мальчишеским любопытством оглядывал таинство, свершаемое старухами. Там, где занавеска прикреплялась гвоздями к стене, с одной стороны висел остро отточенный нож, с другой — зеленый букетик из веток, приносящих молодоженам счастье.
«Какое будет счастье?» — думала Гульчахра, чувствуя, как сквозь шелковое сюзане проникает в ее руки холод от глиняных стен.
Хочется положить руки на горячие плечи Карима и согреться его теплом. Сейчас у нее сердце грустное и не нужное — ни ей, ни кому другому. Пусто на его месте, — она не чувствует его, даже когда очень долго танцует.
А старухи уже вводят жениха — молодого парня в зеленом стеганом халате. Парень кончиком чистого платка прикрывает лицо — так велели старухи. Они сжимают костяшками пальцев его шею и заставляют идти медленно, уперев лоб в торчащие кости спины какой-то бабки, семенящей впереди жениха.