Гульчахра подошла к старухам. В ее руках молчала дойра.
— Мальчик ушел, — сказала она тихо. — Совсем ушел мальчик. К зачету готовиться нужно. Завтра зачет по сопромату.
Никто не умел играть на дойре. И тогда Гульчахра взялась сама, и дойра громко, как-то гулко, будто в пустой комнате, ответила ей, запела в ее руках.
Старые женщины выходили в круг, но они танцевали так, словно оглохли и не слышали музыки, и Гульчахре теперь еще больше захотелось спать — от их белых медленных танцев и карусели рябых коричневых лиц, медленных или слишком резких нескладных движений.
— Бум, пум-пум-пум, бум, бум…
Наступило утро. Гульчахре пора на фабрику.
Заснули старухи на алых цветастых одеялах — где кого сморил сон. Хосеят, подружка Гульчахры, кормила грудью своего первенца, скосив на него выпуклые глаза. Другие женщины увели малышей — кто домой, кто в ясли, в садик.
Гульчахра идет по кишлаку. Ее обгоняют ребята в пионерских галстуках, с портфелями — бегут в школу, где учились она и Карим. Над дверью школы еще с тех пор висят два больших цветных портрета космонавтов Николаева и Терешковой.
Навстречу с полной сумкой газет спешит почтальон:
— О, наша знаменитая Гульчахра, салям алейкум!
Гульчахра кивнула почтальону и улыбнулась ему.
Был очень доволен почтальон.
С туфлями в руках, босая, в клетчатом платке, завязанном так, что только серые глаза сверкают из-под него да розовый кончик носа стынет на раннем холоде, в серой вязаной кофте, надетой поверх праздничного платья, в котором Гульчахра выступает в самодеятельности и танцует на свадьбах, идет она, полусонная, мимо слепых глиняных домов с длинными однообразными заборами. Солнце, круглое, как большая дойра, поднимается над кишлаком. Согревает Гульчахру, как любимая песня.
Празднично все светится под солнечными лучами.
— Салям алейкум, Гульчахра! — звонко кричат ребята со всех сторон, приветливо машут портфелями. Гульчахра не останавливается, она спешит на работу. Но чистые глаза ребят, которые восторженно, как знаменитую актрису, встречают и провожают ее, что они делают с Гульчахрой! Вот уже и усталости как будто не бывало: высокая, стройная Гульчахра идет по кишлаку, словно танцует. И, улыбаясь, говорит ребятам: «Ни одной вашей свадьбы не пропущу. Самые лучшие свои песни спою вам. И лучшие танцы станцую!» Но никому не слышно ее слов, потому что это лишь ее думы, мысли ее и желания. От них становится хорошо на душе у Гульчахры. Как будто начинается самый лучший день в ее жизни.
Вдали показался автобус, который идет прямо до джутовой фабрики.
1964
КАЖДУЮ ВЕСНУ
Юля ждала весну, как многие ждут Нового года: вот придет Новый год, наступит на старые, надоевшие дела, прочно припечатает их, оставит в прошлом. И все изменится. Все будет к лучшему.
Так ждала Юля каждую весну.
И была права.
Все замечательное в жизни Юли случалось, когда зимние холода слабели, неуверенно отступали, а в голубых небесах над Москвой подольше задерживалось и пригревало солнце. В лужи талой воды забредали вороны. Они немного приседали, от усердия вытягивали крепкие черные шеи и, напрягая их, сварливо окликали прохожих: «Кар — остановитесь! Карр — торопливые деловые люди! Каррр — не проходите мимо весны! Дурраки вы бестолковые!» — в конце концов расстраивались вороны, тяжело взмахивали черными крыльями и медленно улетали, рассаживались по деревьям. Деревья неподвижно стояли среди каменных домов, серый асфальт навсегда закрыл от них землю, из которой они росли, но эта земля жила и передавала им толчки весны, и солнце не жалело для них своих весенних лучей; теплые силы тайно собирались и крепли внутри холодных ломких ветвей и стволов, промерзших почти до самой сердцевины.
Иногда Юле казалось, что она одна во всей Москве видит, чувствует и понимает все это. Хотелось с кем-нибудь поговорить о неожиданных и приятных весенних открытиях. Но подружки, ровесницы Юлии, были заняты естественными легкомысленными делами: устраивали свою будущую личную жизнь. Юля о своей личной жизни думала как о далекой, почти нереальной, поэтому казалась она гордой, одинокой. Просто некрасивой. Подружки, не считаясь с ее тихими переживаниями, посвящали Юлю в восхитительные подробности открытия новых глубоких чувств. На протяжении двух-трех месяцев, правда, яркие чувства эти, бывало, блекли, угасали. О чем Юле тоже сообщалось в подробностях, со слезами. Немедленно менялась форма стрижки, шилась нового фасона юбка, появлялись новые знакомые, новые надежды. «Слушай, ты только послушай, Юлька…» И Юля слушала.