И солнце тем временем растапливало снега, согревало души.
Юля полюбила. Всю стройку, какой она видна была сверху, со стройплощадки, — стройку, такую огромную, что казалась она больше Москвы, такую же родную теперь, как Москва. С недостроенных стен и перекрытий, где сильней, чем внизу, пригревает солнце и душистые ветры бьют теплой волной в лицо, хорошо было смотреть и на Маякову гору — соседку будущего гиганта, издали она казалась покрытой мягким разноцветным ковром.
После работы Юля бежала туда, чумазая, в распахнутом ватнике. Навстречу ей попадались позеленевшие березы, под ними — розовые, незнакомые москвичам цветы кандыки, желтые огоньки, крупные голубые незабудки.
Буйно цвела черемуха по дороге к Черной речке и по ее берегам. Зеленел и дышал душистым паром каждый клочок земли.
Весело блестят темные глаза Юли, румянец не сходит с ее щек, горит на смуглых скулах — строители первыми загорели на стройке.
Юля уже знает, что никуда не уедет отсюда, хотя зимой опять начнутся холода, но Юля будет к ним готова. И в самые суровые морозы будет ждать весну, такую, какую увидела впервые в своей жизни.
Вырастет гигант, и Юля останется работать на нем. Для строителей с осени начнутся курсы подготовки в институт. Почему-то хочется Юле, чтобы ее будущая инженерная профессия была связана с электричеством. «Пожалуйста, — сказали Юле в комитете комсомола. — Только учись!»
Каждую весну Юля ждала, как ждут чуда. «Сегодня нашу бригаду перевели на новый объект», — написала Юля в очередном письме Валерии Николаевне. Больше про новый объект Юля ничего не написала.
Но все девчата видели: как только попрыгали они с грузовика, подошел к Юле Костя-электрик.
— Здравствуй, коротенькая! — протянул он ей свою широкую ладонь, и Юля не дрогнув протянула ему узкую обветренную ладошку.
— Здравствуйте, Костя, — храбро сказала она. А сердце застучало быстро, как часы.
Бригада электриков работала теперь по соседству.
1970
Я СОВСЕМ НЕ УМЕЮ ПЕТЬ
Гашу свет, и летняя ночь проворно влезает в окна. Начинает хозяйничать: отрывает сухие листья у старого фикуса. Они долго шуршат, что-то шепчут и, затихнув где-то над самым полом, неожиданно громко, как будто они из фанеры, ударяются о паркет.
Потом ночь собирает в комнате все далекие мимолетные шумы: музыку радио, телевизоров, проигрывателей — без мелодий и ритма; внезапные обрывки разговоров внизу, на дне гулкого дворового колодца; чей-то кашель; шарканье усталых шагов по асфальту…
Вот шевельнулся газетный лист. Ночь тихо присаживается на мой диван, где я никак не могу уснуть. Равномерно посапывает на своей кровати моя тетушка. Я лежу смирно, и ночь угомонивается — сидит у меня в ногах, чуть дыша свежим прохладным ветром.
В такое время совсем пропадет сон. Становится одиноко и холодно. Хочется, чтобы кто-то окликнул, позвал, назвал мое имя. Но все молчит вокруг меня.
Только однажды Вася вдруг крикнул в мое окно:
— Надюшка, где ты? Я пришел!
Я так ждала этот голос, что совсем не удивилась ему, только в комнате вдруг стало очень тепло и сердце застучало полно и радостно.
— Не прячься, слышишь, все равно найду тебя…
Я бегу к окну — далеко внизу, семь этажей подо мной, — никого.
— Надя, милая…
— Тише, глупый, я магнитофон включила…
И они засмеялись. Засмеялись так счастливо и легко, словно они дышали смехом.
Когда рядом так смеются, плакать невозможно. Внезапно все как будто оборвалось. На темный асфальт двора лег желтый прямоугольник — это зажглась лампочка на втором этаже. Я увидела в окне дома напротив долговязого Ваську Егорова. Он разматывал ленту магнитофонного диска. Потом резко оторвал кусок ее и с какой-то упрямой небрежностью бросил на подоконник. Ветер тут же подхватил эту темную, длинную, словно живую змейку, мелькнул ею на свету и унес в ночь.
А из окна громко, на весь наш громадный дом, на всю улицу, площадь, Москву, землю и вселенную, вдруг поплыла песня.
Ее пели двое — он и она. Пели задумчиво, не спеша, как будто шли вечерком, обнявшись, по берегу тихой реки.
Они поют без аккомпанемента, и их чистые молодые голоса в свежей ночной тишине и то, как ладно, словно помогая друг другу, ведут они эту старую песню геологов, тоскующих по родному городу, — все это делает ночь необыкновенной.