— Я тоже хочу так, — сказал Витька.
Руководитель поставил тубу к стене, присел перед Витькой на корточки и протянул руку:
— Иди сюда. Не бойся.
— Я не боюсь, — но как будто не заметил руку руководителя. Вскарабкался на сцену без чужой помощи.
Рядом с тубой ему появляться было противопоказано. Все ребята так развеселились, прямо до слез хохотали, а виолончелист Толя даже начал икать. Нанки-Пу оказался одного роста с тубой. Но он словно окаменел около нее.
— Я скоро вырасту, — серьезно пообещал он, обращаясь только к руководителю, который внимательно разглядывал его и даже не собирался смеяться над ним.
— Конечно, — ответил ему руководитель. — Но туба весит семь килограммов. Она тяжела для тебя. Она для физически крепких людей.
— Нет, не тяжела, — упрямо возразил Нанки-Пу. — Я маме картошку таскаю в двух руках по пять кило в каждой авоське. Больше не влезает. Ничего со мной не делается.
— Понимаю, — сказал руководитель и положил легкую свою руку на густые пепельного цвета Витькины кудри. — Да, а как ты учишься?
— Двойки, тройки и колы — все приятели мои, — влезла в чужой разговор вертлявая девочка со скрипкой. — Я с ним в одном дворе…
— Заткнись, скрипуха, — остановил ее Мишка. — Я помогу ему по успеваемости. Только оставьте его у нас, а?
— Оставьте! Оставьте! — начали канючить все ребята. — Ну, пожалуйста, оставьте Нанки-Пу… Он хороший! Мы ему учиться поможем… Мы ему расти поможем… Мы ему все, что хотите, поможем… Он такой человек — Нанки-Пу!
А руководитель, еще до того как ребята начали просить, решил, что это и есть тот самый необходимый сейчас оркестру человек и что он примет Витьку. И молчал он лишь потому, что задумался, так как сосредоточился на его необыкновенной внешности. Под растрепанными буйными кудрями — широкий лоб, светлые брови домиком, упрямые, с желтым цыганским блеском узкие глаза, нос картошкой. Тщедушный, щуплый, как куренок, малый, но хара́ктерный…
— Ты извини меня, дружок, — сказал наконец руководитель.
Нанки-Пу вытянулся и застыл. Ребята примолкли, сникли.
— Но…
Безнадежно затаили дыхание.
— Как же мне все-таки прикажешь тебя называть?
— Витькой зовите! — обрадовался Нанки-Пу. И ответ его Евгений Самсонович еле расслышал. Началось сплошное ликование юных оркестрантов.
Прошел год.
Каждый раз Витька мчался на занятия весь взмыленный, словно боялся, что кто-нибудь остановит его у входа и спросит: «Тебе, мальчик, что здесь нужно?» А потом добавит знакомые Витьке по дворовым толковищам обидные слова: «Свои все дома!» Тут ему и от ворот поворот.
Мучая себя таким предчувствием, Витька разгонялся, как грузовик на третьей скорости. Он расстегивал пальто и снимал шапку, как только видел окна Дома пионеров, и убеленные снегом Витькины кудри уже во время занятий медленно оттаивали. Пока Евгений Самсонович отпирал дверь узкой комнатки с очень высоким потолком, пока Витька расстегивал брезентовый с черными заплатами чехол тубы, пока усаживался он на стуле, перелистывал нотные тетради на пюпитре, вдыхал полной грудью теплый воздух, нагретый батареями отопления, координировал ногой ритм, выстукивая ботинком по натертой паркетине, — в общем, пока Витька готовился к тому, чтобы они с тубой начали свое общее любимое дело, от Витьки исходил пар. Витька как бы витал в облаке собственного пара. Евгений Самсонович — преподаватель, знаменитый старейший тубист лучшего военного оркестра Москвы — целую зиму удивлялся своему новому ученику: такого отчаянного желания освоить тубу не было даже у Коли Мушкетова.
Выучил Витька пять нот — и уже давай ему песню. Не дашь — по памяти начинал подбирать. И все приставал:
— Евгений Самсонович, напишите мне «Полюшко-поле»!
Песня эта на тубе получалась замечательно. Казалось, слов к ней никогда и не было — все с голоса тубы понятно: низкий бас тубы то рокотал, звал к бою, рассказывал о сражении, то по-мужски сдержанно жалел погибших в бою, упавших в густые травы бойцов. Звезды остановились и погасли в их глазах. Ветер пошумел травой и смолк. Больше не услышат погибшие бойцы стука копыт героической нашей конницы. Но другие кони мчатся по полям, по степным дорогам, и снова воины в шлемах с красными звездами сокрушают грозного врага…
— Давай гаммы. Длинными нотами! — командовал Евгений Самсонович, а сам поправлял очки с крупными выпуклыми стеклами и принимался перебирать бумаги в своей папке. Тут находились и ноты песни «Полюшко-поле», и редкие фотографии диковинных предков тубы: серпента и офиклейда.