Раньше Витька чихать хотел на историю — этот урок казался ему специально созданным для зубрил. Но когда он услышал от Евгения Самсоновича, что в 1590 году впервые музыкант взял в руки серпент — странный, крикливый инструмент, состоящий из деревянных труб, обтянутых кожей, и поэтому напоминающий своими формами змею — серпентария, то начал искать в учебнике, в других книгах что-нибудь про эти времена. Он хотел представить себе и самого музыканта, и изобретателя серпента, и место, где звучала странная музыка змеевидного инструмента, и тех, кто слушал ее.
А потом появилась у Евгения Самсоновича фотография офиклейда. Была такая очковая змея — офидий. А офиклейд 1785 года наполовину стал металлическим, и звук у него появился подвывающий, новый по сравнению с серпентом. И только в прошлом веке немец — литаврист военного оркестра для усиления мощи его звучания собрал «бас» — тубу.
Евгений Самсонович неторопливо перебирал бумаги в папке, а сам все постукивал ногой по полу.
— Дыхание твое усиливается, — подсказывал он Витьке, и Витька раздувал ноздри, втягивал теплый воздух. А с волос по шее текли за воротник ручейки тающего снега. Шла весна в кудрях у Витьки.
Витька стал часто слушать по радио музыкальные передачи и как только узнавал голос тубы, то радовался ему, как родному.
У Прокофьева в «Ромео и Джульетте» он полюбил тему бедового шутника Меркуцио. Вот Меркуцио борется с Тибальдом, а туба: та-та-ти-да-да… — как будто знает о скорой и бессмысленной гибели Меркуцио. Джульетта приходит к монаху Лоренцо за ядом. Рассказывает о своей любви к Ромео. Весь оркестр, кроме тубы, поддерживает ее, исполняет мелодию любви, и только туба — одна туба! — наперекор всем печально предсказывает то, чему суждено свершиться в конце. И именно эта тема потом становится лейтмотивом траурного марша.
Обычно после такой передачи Нанки-Пу брал в руки литой утюг и яростно, как гирю, выжимал его, пока держали руки. Он стал быстрее расти. Окреп. Как будто налился силой: еще бы! — вон какую махину, тубу, таскал на себе. Не только на сцене Дома пионеров. Оркестр часто выезжал на концерты. Такие мускулы Витька нарастил!
Однажды Витька услышал по радио «Картинки с выставки» Мусоргского и был потрясен: одна из «Картинок», «Быдло», — это целый номер солирующей тубы! Оркестр только аккомпанировал ей.
Витька еле дождался начала занятий с Евгением Самсоновичем. С удовольствием отметив Витькин энтузиазм, Евгений Самсонович поправил свои очки с крупными выпуклыми стеклами и снова зашуршал бумагами в заветной своей папке. Так на этот раз в его руках как бы случайно очутились билеты в Большой зал консерватории. Через день вместе с учителем Витька слушал там те же самые «Картинки с выставки» Мусоргского…
После концерта, по дороге к метро, Евгений Самсонович успел рассказать Витьке о шекспировской «Буре» Чайковского, о Пятой симфонии Глазунова, где основную тему ведет, конечно, туба, дальше Вагнер — «Кольцо нибелунгов»…
Витька запоминал от слова до слова все, что говорил ему Евгений Самсонович. Он уже решил записаться в библиотеку и сразу взять «Бурю» Шекспира — это в первую очередь.
Почему-то именно «Буря», казалось Витьке, должна быть такой же грозной, мужественной, как любимая им, чем-то растревожившая с ранних лет «Песня варяжского гостя»…
У метро они остановились. Евгений Самсонович потянул широкими ноздрями воздух, зажмурил глаза и блаженно вздохнул.
— Витька! — обратился он к своему юному другу. — Что ты слышишь?
Витька смутился.
Он слышал, как едут машины, троллейбусы и автобусы. Как шаркают подошвы по тротуару, как где-то не очень близко, в переулке, играет гитара. Но Витька хорошо знал Евгения Самсоновича: не об этом он спрашивал.
Тогда Витька стал вслушиваться в себя. Вспоминались обрывки мелодии «Картинок», цепко держался голос тубы. Но все пело вразнобой — какофония какая-то.
— Много слышу. Но все разное. Перепуталось как-то. Наверно, не то, — сознался Витька.
— А может быть, то? Ты весь слушай, всем своим молодым организмом! — настаивал Евгений Самсонович. — Ни одна твоя клеточка ни на секунду не должна оставаться без работы — это большое дело для музыканта. Ты давай-ка смежи, как я, глаза, сомкни рот и раздвинь ноздри, вдохни поглубже.
Витька так и сделал.
Сосредоточился. Только крепкий запах липы, цветущей вовсю около метро, проник в Витьку и задержался, даже когда он подумал, что уже весь его выдохнул.
— Ну? — спросил Евгений Самсонович.
И Витька брякнул от души, бесхитростно, как было с ним на самом деле: