— Честное слово, Евгений Самсонович, все вот этот липовый дух перешибает…
— О нем и речь, — подтвердил старый музыкант Потрепал Витьку по плечу, поворошил рукой в его пепельно-серых, как будто седых, кудрях. — Вот какой фокус, Витька, нет у обоняния своих определений: все оно от других четырех чувств берет. Запах бывает резкий, сладкий, кислый, слабый, липового цвету, например… Начал я размышлять, откуда такая несправедливость — ведь прежде всего обоняние у человека либо у животного развивалось. Кошка, заметь, сначала понюхает еду, потом за нее примется. Да и люди, особенно раньше, когда были близки к природе, сначала запахи ощущали даже в тьме кромешной и в сплошной тишине. Так, может быть, запах первый имел все эти определительные слова, а потом уступил их другим чувствам, когда они стали сильнее его? И все-таки, вот стоим мы тут с тобой, Москва вокруг шумит, концертные мелодии в наших душах затаились, а все это перебивает, оглушает в нас запах этой вот липы. Даже трудно о чем-то другом думать. Правильно? Может быть, ты сразу этого не поймешь, Витька, но память у тебя цепкая, молодая, запомни на всякий случай: музыка, она, как и запах, уже была до человека — это не доказано, но ты верь мне. Я чувствую, что так оно и было. Человек извлек ее из природы. Думал, что приручил.
Но природа не терпит пустоты. И сколько из нее ни черпай для себя музыки, она ее восполняет вновь.
Захочешь проверить мои слова, войди когда-нибудь в лес со своей тубой, только начни играть — и вся скрытая до поры лесная музыка обнаружит себя, ответит тебе.
Мечтаю за тебя сейчас, Витька: станешь взрослым человеком и хотя бы раз в своей жизни заберись подальше от шума городского, приди к дремучим лесам со своей тубой. Я бы сам собрался, но поздно открыл все это для себя. Слепну я, Витька, катастрофически быстро. Успеть бы тебя выучить. Слышишь, Витька?
— Слышу, — грустно откликнулся Витька.
— Что ты слышишь?
— Вас…
— Так зачем же я на такого глупца свои самые дорогие мысли расходую? — шутливо возмущаясь, повысил голос Евгений Самсонович.
— Я больше не буду, — сразу извинился Витька.
— Чего не будешь?
— Вас слушать, — совсем сбитый с толку, Витька запутался и засопел.
— Ну это ты брось, — Евгений Самсонович даже опешил, — сделал вид, что рассердился. — Чего за дикое решение возникло под такими роскошными кудрями? — Кого же ты слушать собираешься, если не меня?
— Сами говорили — липу, — чуть слышно сказал Витька.
Тут Евгений Самсонович захохотал. И Витька, глядя на него, тоже стал смеяться.
«Что старый, что малый», — наверно, думали некоторые прохожие, без осуждения поглядывая на старика и мальчика.
«Ах ты, Витька, упрямый ты человек, честный ты человек, прямодушный ты человек, — думал Евгений Самсонович, вытирая платком под очками слезы, набежавшие от смеха. — Счастливый ты человек, — и это тоже подумал о Витьке Евгений Самсонович. — Потому что талантливый».
«Счастливый я человек», — мог бы подумать и Витька о себе, потому что в эти минуты все складывалось вместе и одно без другого не существовало: автомобили на улице, серое здание станции метро рядом с библиотекой, прохожие, косящиеся на старика и на мальчика, которые радовались чему-то своему, общему, лишь им понятному, хотя Витька просто радовался в первую очередь тому, что Евгений Самсонович не обидно, даже, наоборот, весело и громко смеялся и не снимал тяжелой горячей руки с Витькиного плеча.
Так и вошли они в метро, постепенно остывая от смеха, мысленно возвращаясь к услышанной вечером музыке.
Каждый вспоминал свое.
Лето. Каникулы. Теперь Витька им не рад, будет считать дни до осени. Скорее бы в лагерь. Там время пойдет быстрее.
В тот светлый вечер, о котором идет речь, ансамбль ехал в Подмосковье на концерт к подшефным — сельским пионерам.
Витька уже вовсю играл в оркестре. Партии у него пока были несложные. Но с Евгением Самсоновичем они продолжали репетировать, углублялись в тонкости музыкальной грамоты, прочитывая — в нотах — классику, пробовали разбирать ее на тубе.
В вагоне электрички было шумно. Всегда дисциплинированные, подтянутые, ребята на этот раз дурачились, возились, поддразнивали друг друга: то ли чтобы не загрустить перед долгим расставанием до осени, то ли — в предвкушении летней вольной жизни.
Для Витьки это был первый выездной концерт. В общем-то разницы никакой: едешь на выступление троллейбусом или на электричке. Но Москва свой родной город, и те, кто слушал ребят, уже становились как бы близкими им людьми.
Смотрит Витька в окно — солнце, теплое, большое, задержалось над горизонтом. Кажется, будто электричка объезжает его хозяйство. Поля, дома, леса нагреты им, окрашены в его красноватый цвет. И хочется Витьке вот сейчас, немедленно остановить поезд, сойти на полянке, сесть под березами, расчехлить тубу — чтобы солнце целиком отразилось в ней — и, зажмурившись, играть, играть… Все, что знает. Конечно, сначала «Полюшко-поле».