Потом играли «Камаринскую», «С чего начинается Родина…» — здесь капельмейстер дал Витьке соло; вальсы сменились любимым Витькиным «Полюшко-поле».
— Маленький, а работает поплечь с другими, отдыха не просит, — с уважением замечали в толпе про Витьку.
Ничего не слышал Витька, кроме оркестра. И про время забыл.
А пионеры уехали. Автобус немного опоздал, все в спешке погрузились и хватились Нанки-Пу уже на месте, в колхозе.
Он в свою очередь, когда капельмейстер объявил перерыв, тоже спохватился. Обратился к валторнисту:
— Сколько время?
И ахнул.
Мигом зачехлил тубу. Взял на ремень — и с эстрады. Кивнул всем на прощанье. Снизу все-таки крикнул:
— Спасибо! — И стал спрашивать у народа: — Пионеров из Москвы, целый оркестр, не видели?
— В Александровку они поехали, — объяснила Витьке одна женщина в ярком цветастом платке. — Совсем недавно… Теперь жди, туда другая машина часа через два только пойдет.
— А сколько километров до Александровки?
— Да километров шесть будет, — прикинула женщина. — Наши-то ребятишки налегке да посуху за час добегают. Дорога наезженная, хотя и лесная.
— Леса-то нашего ты не бойся, — вступил в разговор капельмейстер, — лес у нас хороший, лесина к лесине, как на подбор. Сейчас светло еще. Весна! Только вот туба у тебя тяжелая, сынок. Намаешься ты с ней.
— Ничего, — махнул рукой Нанки-Пу. — Спасибо! — еще раз крикнул он капельмейстеру и оркестру, кивнул женщине из Александровки, поправил на плече ремень и припустил в путь-дорогу.
Лес оказался шумным и не по-весеннему темным. Ветер нагнал на небо облака, они как будто вместе с Витькой тоже торопились, впопыхах закрыли, зачехлили солнце, как Витька тубу.
Витька то бежал, то переходил на широкий шаг. Музыкальная тема Калибана из шекспировской «Бури» преследовала Витьку по пятам. Мрачно и тоскливо становилось от нее. И тогда он бежал быстрее, чтобы не слышать страстей Калибана, бушующих теперь в собственной Витькиной груди.
Он успел. В колхозном клубе только что начался перерыв после первого отделения, в котором по программе читали стихи и пел хор а капелла — без музыкального сопровождения.
Нанки-Пу встретили радостно и с удивлением. Ему дали отдышаться. Напоили его топленым молоком с коричневой пенкой прямо из глиняной кринки, в горячую, влажную руку вложили ломоть мягкого, душистого ржаного хлеба.
— Передохни, сынок, — все уговаривали Витьку женщины, по-праздничному повязанные светлыми платками, как будто светящимися в сумерках. — Ты кушай, не торопись.
Рядом стояли Евгений Самсонович и Алина.
С тех пор как обнаружилось, что Нанки-Пу остался на вокзале, Евгений Самсонович никому не давал покоя. Вместе с Алиной пошли они к председателю колхоза, который пообещал: сразу, как только вернется с дальней фермы газик, его пошлют за Витькой.
А Витька прибежал сам. Вот он, Витька. С мокрыми, как в ту первую весну, кудрями. Узкие глаза по-цыгански светятся желтым огнем.
Ничего не говорил Витьке Евгений Самсонович, только все приглаживал его мокрые крутые кудри тяжелой рукой.
Оркестр уже начал «Взвейтесь кострами, синие ночи», и вместе со всеми играл Нанки-Пу. Его еле видно было зрителям из-за огромной, сверкающей золотом трубы, зато все хорошо слышали солирующий бас Витькиной тубы.
…В старом доме на Чистых прудах пионер-пятиклассник занимается на Витькиной тубе. Мальчишка — высокий, крепкий. Совсем непохож на Нанки-Пу, о котором теперь рассказывают пионерам новые руководители ансамбля.
Давно Евгений Самсонович не появлялся в небольшом уютном особняке на Чистых прудах. Такое это место: надолго здесь не остаются — каждый год новые ребята, новые песни…
А те, о ком вспоминается с особой тревогой и с особым чувством, — где они? Иногда, через несколько лет, они возникают, всегда неожиданно, празднично, шумно. Выросшие, повзрослевшие, бывает, что — седые… Как-то по старой памяти Евгений Самсонович в который раз оказался все в том же Большом зале Консерватории на концерте духового оркестра. В антракте он остался сидеть на месте и внезапно стал свидетелем довольно странного разговора троих молодых людей. Похоже было, двое из них только что вернулись в Москву из командировки на Байкал — часто называли Байкал и его окрестности друг другу. Они обратили на себя внимание Евгения Самсоновича еще во время первого отделения, когда на соседнем ряду, прямо перед ним, неприятно громко, хотя и односложно спорили: