— Счастье свое проморгаешь!
— Витьку-то уводя-ат…
Их, наверное, слышала вся стройка, хотя все вокруг грохотало в свете мощных прожекторов. И только Светке казалось, что наступила такая холодная тишина, что в ней одно только ее обиженное сердце стучит. Это случилось не впервые. Витька, с которым и ради которого приехала она в эти чужие степные места, теперь не торопился со свадьбой: все равно негде жить. Не в степи же спать. И гулял он тут, как все холостые парни, — ведь он и был холостой. А Светка преданно заглядывала ему в глаза, не зная, как угодить, и никто ей не был нужен, кроме Витьки. Застань ее врасплох, когда она отрешенно вглядывается куда-то, словно видит там себя и Витьку вместе, спроси, что строит она, для чего растет эта стройка, искренне и безразлично ответит «не знаю». Она и ехала сюда как одержимая — за Витькой. Он сказал ей: «Еду на новостройку». — «И я с тобой». Светка собрала чемодан и наговорила плачущей матери много слов про то, что с Витькой они сразу оформят отношения, что обязательно позовут ее на свадьбу, но, пожалуй, скоро вернутся назад и будут здесь жить, в родном доме, где и комната есть, и все чисто побелено, и вишни в саду, и мальвы под окнами…
Девчонки из общежития сразу все поняли про личную жизнь Светки и не судили ее строго. Но Витька-то каков черт — несерьезно он относился к их Светке, и они так и рвались открыть ей на него глаза, доказывали, что он не единственный свет в окошке. Света их слышала, но не слушала. Как будто не о ней шла речь. И вот не выдержали подруги: пусть своими глазами увидит! Пусть.
Она по привычке еще старалась не слушать девчат, словно что-то вдруг сковало ее, остановило жизнь, как будто сжалась внутри пружина. Сразу сжалась и отпустила. Тогда Светка побежала.
Через степь, заросшую густой колючей травой, отяжелевшей от росы. Никто не мог бы остановить ее, разгоряченную несправедливой и непоправимой чужой виной перед ней. Подруги бежали, просили подождать, остановиться…
В общежитии она кинула в старенький чемодан первые попавшиеся под руку вещи, но все собирать не стала — испугалась, что задержится или кто-нибудь остановит ее и она останется здесь страдать.
Светка быстро вышла в степь. Повернулась спиной к стройке и зашагала тяжело и устало далеко-далеко, туда, где уже светило небо. Шла пешком по росе. Глубоко дышала пряным, ароматным воздухом степи. Задремавшие суслики лениво шарахались от ее шагов. Над ней стояла большая, как прожектор, луна и справедливо освещала все стройки по всей земле, оставляя в степи, словно в море, свою лунную дорожку на мокрой траве. Света почувствовала, хотя не поняла ее. Она свернула чуть в сторону и пошла прямо по дороге, проложенной для нее луной.
И больше ни о чем не думала, брела, как больная, вся в своем горе. Боль проходила, как будто степь брала ее на себя. Светке казалось, что боль ее большая, но степь еще больше, просто огромная и такая могучая, такая сильная и совсем не страшная даже ночью.
А когда лунный путь растаял в утреннем зыбком свете, Светка вышла к дороге, по которой проносились разъяренные, словно вспененные в погоне друг за другом грузовики.
Бессонные дороги Донбасса… Они трясут на своих горбах рычащие «КрАЗы» и элегантные «Волги», медлительные обшарпанные автобусы и лихие грузовики.
Днем в степи, рассеченной людским стремлением куда-то идти, ехать, спешить, плотно висит над дорогами пыль, и мчатся в ней машины как угорелые. Коротышками-столбиками встают в серой траве жирные пятнистые суслики и восторженно свистят вслед гремящему и пылящему транспорту.
В сумерках поджарые лисы осторожно перебегают дороги, воровато оглядываясь и поджав облезлый хвост, сигают на обочину прямо из-под колес газиков и «Москвичей».
Крепко пахнет бензином и полынным ветром.
Встала у обочины дороги девчонка — голубые джинсы в известке, ковбойка выгорела на солнце, стоптаны резиновые сапоги. Пушистые завитки рыжеватых волос большими прядями поникли вокруг полного личика.
Шофер затормозил около нее машину, и когда пыль разошлась, людям с кузова показалось, что на серой обочине, посреди темной зелени репьяков и колючих бурьянов, вдруг вырос большой обиженный цветок — золотой шар. Вырос и чуть привял на жаркой и сухой донецкой земле.
Могучий шахтер из Макеевки одобрительно взглянул в серые глаза девоньки, перегнулся через борт и протянул спокойную красную руку:
— Сидай, золотый шарик, к нам!
Светка легко улыбнулась, быстро присела на корточки и, пополоскав руки в холодной пыли, подняла темный чемоданчик с серыми махринками на краях.