Так и про новую постановку оперы «Псковитянка» невозможно сказать, сколько времени она идет. Для меня ее отсчет начался с первых нот, взятых старым скрипачом, когда он раскрыл листы партитуры «Псковитянки», а я и не знала с тех пор вплоть до нынешнего времени, о чем он рассказывал всему нашему двору в те послевоенные годы.
— Хорошо! Ведь можете, да? Можете играть!
Юрий Иванович опять запел, теперь уже вместе с Власьевной, сказку Власьевны — «изумительный отрывок из древней народной жизни».
Продолжается репетиция. Дирижер все время настороже, — ловит звуки, видит движения актеров по сцене, их костюмы, слышит разговор за сценой, собирает в единое целое, оркестр, замечает хору:
— «Царя Грррозного…», товарищи, — обращается он к боярам, посадникам, вольнице, — если вы не споете «р», никто из зрителей не поймет, о чем эта русская опера.
(Оказывается, и такие вещи приходится объяснять актерам Большого театра…)
А потом, после удачно пропетой фразы:
— Теперь спокойненько стойте и пойте, как в церкви, и все будет хорошо…
С чем сравнить работу дирижера? Или тут можно просто удивляться, поражаясь, откуда берутся силы?
Или сюда так подходят внезапные слова моего сына о воробье: «Пучок энергии!»?
Позже мы сидели с Юрием Ивановичем Симоновым в его кабинете. На двери табличка: «Главный дирижер». Разговаривали о замысле «Псковитянки», о работе над ней.
— Самое сложное в этом спектакле — сделать так, чтобы публика была искренне заинтересована в том, что происходит на сцене. Не только за счет одного сюжета: в зрителей должно как бы вливаться что-то красивое, что невозможно объяснить, но оно возвышает и захватывает больше, чем самый острый сюжет… Мне хочется довести труппу, оркестр, хор, солистов вот до этой степени эмоционального «захвата».
Много потерь по пути к этому — как в альпинизме. Не все могут добраться до самой вершины. А у нас — свои секреты «подъема». Зритель, вероятно, понятия не имеет, что перед ним осуществляется «местная кульминация» или «общая кульминация» действия. Но он обязан ощутить то возвышенное состояние душевного подъема, о котором мы мечтаем и которого добиваемся всеми своими средствами.
Волнения главного дирижера были не напрасны: «Псковитянка» — одна из лучших русских опер, народная музыкальная драма. Музыка ее достигает такой полной и точной силы выражения русского национального характера, что просто уму непостижимо, как мог собрать это воедино, воссоединить в одном произведении совсем тогда, в те годы, молодой человек — Николай Андреевич Римский-Корсаков.
Если не считать сотни лет, которые разделили две эпохи — нашу и ту, второй половины XIX века, — то можно было бы обнаружить странное, если не знаменательное совпадение в некоторых деталях, относящихся к двум молодым людям. Николай Андреевич Римский-Корсаков, написавший свою первую оперу в 1871—1872 годах, не выйдя еще, по сегодняшнему счету времени, из комсомольского возраста, и Юрий Иванович Симонов, осуществивший свою первую постановку первой в своей жизни оперы на сцене Большого театра в 1971 году за несколько дней до своего тридцатилетия.
И совпадение это не просто арифметического порядка, хотя цифры бывают убедительнее и доказательнее эмоций. Близость этих двух молодых людей, объединенных их первым «детищем», имеет одни корни. И хотя от самого рождения жизни их складывались абсолютно непохоже: город Тихвин, лесные края (где-то рядом, по российским масштабам, Новгород, Псков), домашнее любительское музицирование; с двенадцати лет, по семейной традиции, — Морской корпус в Петербурге; и — город Саратов, Волга; родители — артисты хора оперного театра, через несколько месяцев — война; музыкальная школа-семилетка, скрипка, с двенадцати лет дирижирует школьным симфоническим оркестром (Соль-минорная симфония Моцарта).
Позже их одинаково приютит (с разницей в сто лет) город на берегах Невы. Пока Николай Андреевич, гардемарин с клипера «Алмаз», будет плыть на всех парусах мимо островов Великобритании, мимо Американского материка, мимо всего «белого света», совершая кругосветное плавание, чтобы потом, через два года восемь месяцев, вернувшись в Петербург, заметить:
«…а что сказать о музыке и моем влеченье к ней? Музыка была забыта, и влеченье к художественной деятельности заглушено; заглушено настолько, что… я не занимался музыкой вовсе… Я сам стал офицером-дилетантом, который не прочь иногда поиграть или послушать музыку, мечты же о художественной деятельности разлетелись совершенно…»
Юрий Иванович Симонов тем временем усердно посещал занятия в Ленинградской государственной консерватории по классу скрипки. Если бы кто-то захотел назвать его счастливым, то сказал бы о нем не как обычно: «родился в сорочке», а более точно: «с дирижерской палочкой в руке». У Юрия не было разногласий ни с самим собой, ни с родственниками, ни с внешними обстоятельствами насчет выбора профессии: он хотел быть дирижером и стал им.