И потому все, что сделано ими тогда, не потеряло своей первозданной силы, обаяния свежести, юношеских порывов; может быть, чуть потемнел рисунок, как на старой иконе, но не выцвел, не утратился окончательно: взялись за него через сто лет молодые, добрые руки, и — засияли краски «Псковитянки».
«…Отчетливое постижение духа отдаленной эпохи, отдаленной от нас столетиями, нами, людьми совершенно другого облика, других чувств, другой культуры, уже составляет некую тайну, владеть которой могут лишь редкие натуры, отмеченные печатью специальной гениальности, направленной в сторону раскрытия особенностей духа прошлых времен» —
это писали о Шаляпине в «Псковитянке». И слова эти очень удачны своим длительным и точным значением — они охватывают всех причастившихся «Псковитянкой», причастных к ее созданию, к ее выходу на публику, к самим зрителям, которые каждый раз при встрече с этой оперой, настигнутые ее силой, убежденностью, глубиной, очищаются и воспаряют. Летать — это прекрасно. Это — к добру. Потому что сверху вся наша жизнь видится маленькой и незначительной. Всегда нужно попробовать взглянуть на свою жизнь с высоты птичьего полета. Наверно, даже воробьям мы, люди, кажемся не такими великими, как мы предполагаем о себе.
Но это — воробьям.
А когда думаешь о тех временах, разве не великими остаются для нас Балакирев и Мусоргский, которые навели Николая Андреевича, еще не снявшего мундир морского офицера, на мысль написать по драме Мея оперу «Псковитянка»? Сколько интересных моментов в процессе долгой работы над оперой: Римскому-Корсакову помогают критик Стасов, историк Никольский, в конце концов композитор сам пишет либретто. Личная драма молодой псковитянки Ольги развертывается на фоне переломного для города Пскова времени: государственный подход к событиям требовал подчинения Грозному, государство должно быть единым, но псковская вольница, демократия народа, решавшего сообща свои дела на вече… Какой ценой покупает царь Иван будущее могущество Государства российского? Столкновение государственных и нравственных проблем, характеры бояр, вольных людей, женские образы, наконец сам Иван Грозный — это целая поэма с четко выписанными характерами действующих лиц. Но вместе с музыкой, в музыке воплощенное — это какое-то колдовство, волшебное мгновение, потому что не замечаешь, сколько длится «Псковитянка». От самого начала, от пролога, написанного уже зрелым мастером — композитором как самостоятельное произведение («Боярыня Вера Шелога»).
Они работали в одной комнате, Римский-Корсаков и Мусоргский. «Псковитянка» и «Борис Годунов» создавались в одних стенах, под одной крышей. «Модинька» дарил «Корсиньке» речитативы, «Корсинька» вносил в «Бориса» строгость классической гармонии. Бородин навещал их, прослушивал, потом писал Балакиреву, что Модинька и Корсинька славно влияют друг на друга…
Когда «Псковитянка» была готова, ее пели всей компанией. На одном из таких вечеров ее услышал Направник — будущий первый дирижер «Псковитянки». Мусоргский пел Грозного, Токмакова и другие мужские партии, в основном басовые; молодой доктор Васильев — «домашний тенор» — исполнял Матуту и Тучу, Ольгу и Власьевну пела А. Н. Пургольд, аккомпанировала Надя Пургольд — невеста Николая Андреевича, который, когда была в этом надобность, и сам подпевал недостающие голоса и играл с Надей в четыре руки все «неудобоисполнимое для двух рук…»
Римский-Корсаков вспоминал, что исполнение в таком составе было прекрасное, ясное, горячее и сильное и происходило всякий раз при значительном стечении заинтересованных слушателей…
Завидую их вечерам, дружбе, единомышлению, молодости и горячности их и — главное — честной службе их таланта, чистоте помыслов.
Кажется, Николай Андреевич совсем очаровал нас и увел в свое далекое, непростое, но все-таки светлое прошлое — так легко, только поманил, и мы уже там, вчитываемся в письма, страницы воспоминаний, оживают монументы, теплеют лица, улыбки дрожат на губах, в глазах вспыхивает озорство.
Все тот же 1871 год.
«С осени я должен был вступить профессором в консерваторию, не покидая пока морского мундира… Я — автор «Садко», «Антара», «Псковитянки» — я был дилетантом, я ничего не знал. Я был молод и самонадеян, самонадеянность мою поощряли, и я пошел в консерваторию… Итак, незаслуженно поступив в консерваторию профессором, я вскоре стал одним из лучших ее учеников, — а может быть, и самым лучшим, — по тому количеству и ценности сведений, которые она мне дала…» — записывал молодой Римский-Корсаков в своем дневнике.