Он вспомнил, как впервые заговорил с Бородиным о сыне и его совет определить сына на завод. Но Федор Васильевич и здесь перегнул. Зачем надо было вести Игоря к конструкторам? Он вспоминал, как они сидели рядом в его заводском кабинете и как их лица почти касались и волосы Игоря пахли чем-то знакомым. Нет, не об этом он сговаривался в скверике с Бородиным…
Надо больше беречь больное сердце. Почему же, почему эта наука так трудно ему дается! Он упрекал себя в том, что его любовь к сыну была чрезмерно страстной и требовательной. Началось это давно, вероятно, еще в то время, когда Игорь был маленьким комочком весом в четыре двести.
«Хочется, чтобы из этого комочка вырос человек…» Об этом он часто говорил жене. Но ведь не о громкой славе героя мечтал Федор Васильевич, не об удивительных талантах, которыми непременно должен обладать сын. «Хочется, чтобы из этого комочка вырос человек…» Неужели этого недостаточно? Но неужели это так много?
И снова он думал, что больное сердце надо беречь. Теперь, после болезни, он должен относиться к сыну иначе: мудрее, проще. Теперь он знает, что сын совершил не преступление, а проступок и что есть разные меры воздействия, вроде строгого выговора с предупреждением… Берут же людей на поруки и за дела куда более серьезные, Что касается того вечера и тех слов, которые он услышал там, на сквозняке, так ведь скорей всего это была шутка. Будь Бородин на его месте, он бы просто шагнул в глубину парадной: «Вы что же это, молодые сограждане?»
Только один раз Елена Владимировна увидела, как молча сидит Игорь возле отца и как стойко молчит Федор Васильевич, но и этого одного раза было совершенно достаточно. Она ничего не сказала ни мужу, ни сыну, но с этого дня Игорь приходил в больницу либо с нею — и тогда уже разговор шел по ее доброй дирижерской палочке, — или по «специальному заданию», на минутку: принести что-то необходимое и — марш домой.
Федор Васильевич, конечно, заметил эту перемену, но не стал возражать. Ведь Елена Владимировна больше всех понимала, что хорошо для него и что плохо. Однако именно это табу оказалось для Федора Васильевича самым трудным. Теперь, когда Игорь забегал «на минутку», Федор Васильевич сердился и раздражался по пустякам. Он был явно несправедлив к сыну, но Игорь ни в чем не противоречил: «Да, папа, ясно, совершенно ясно, ты, конечно, прав; будет сделано». Елена Владимировна с благодарностью смотрела на сына. Федор Васильевич однажды перехватил этот взгляд и еще больше раздражился.
— Тебе нехорошо? — спросила Елена Владимировна.
— Отлично! Великолепно! Лучше не бывает!..
Таким капризным тоном Федор Васильевич не разговаривал даже в самые критические дни, да и вообще сам он такой тон всей душой ненавидел. Ночь он провел почти без сна.
Следующий день был воскресный. Федор Васильевич знал, что Елена Владимировна уже в больнице, помогает его гостям оформить пропуск и, вероятно, там же, в вестибюле, накоротке инструктирует. Обычно он с удовольствием ждал этого часа и даже любил загадывать: кто придет навестить? Сегодня он недовольно думал о том, что чужие люди есть чужие люди и что лучше бы полежать одному.
Но было уже поздно. Федор Васильевич издали заметил знакомое кукольное личико с длинными жесткими усами… Роман Терентьевич! Милый друг! Но до чего похож, до чего похож на свою карикатуру. И даже халатик… Только белый, больничный.
Сама природа создала Романа Терентьевича для таких визитов. Он повел деликатный разговор, обнаруживая не только такт, но и знание предмета. Была поведана подлинная история его тестя, который в восемьдесят два года пережил ту же болезнь сердца и вот, представьте себе, превосходно себя чувствует. Не то что ходит — бегает по городу. Затем был рассказан случай с «одним юношей», который на днях вышел из больницы и — подумайте! — едет теперь выступать на олимпиаде!
Спрашивать Романа Терентьевича о заводских делах было бы просто нелепо. По сравнению с ним все, кто навещал Федора Васильевича, оказались бы на поверку отъявленными пессимистами.
Поболтав минут двадцать — срок, установленный Еленой Владимировной, Роман Терентьевич стал прощаться.
— Надо, надо бежать, — сказал он, озабоченно взглянув на часы. — Хочу сегодняшний вечер загубить, кое-что почитать, подготовиться… Замучили меня идеями мои гениальные мальчики во главе с Игорем Федоровичем! То они у нас на заводе, теперь я к ним в университет… Смотрите: приглашение специальное прислали. Профессоров вовлекли! А это, Федор Васильевич, вам, чтобы не скучали. — Улыбаясь, он протянул коробочку мармелада: — Прошу. С разрешения высшего начальства.