Моя батарея
Немцев от нас отделяет широкая и глубокая река. Берега ее высоки, круты и каменисты. Нам приказано разведать вражеский передний край. Мы готовимся к наступлению.
Вызываю к себе двух разведчиков: рядового Лосева и сержанта Птицына. Объясняю задачу. Выслушав, они старательно делают «налево — кругом» в моем узком и низком блиндаже. Дежурный радист слегка поворачивает голову и, не отрываясь от рации, смотрит им вслед…
Сильный ветер. Мелькнула луна. Заблестела, вся в мелких дождевых каплях, походная рация на спине сержанта. Разведка должна кодировать наблюдение.
Конечно, в такую погоду трудно прибиться к берегу, но разведчики — смелые люди. Лосев до войны занимался спортом. Птицын — шахтер. Я еще до войны читал о нем в газетах.
Проходит час. Радист сидит неподвижно. Мне кажется, я слышу, как он ждет позывные разведчиков.
Я встаю, подбрасываю дрова в печурку и чиркаю спичкой. Густой и едкий дым валит мне в лицо.
— В такую погоду не затопишь, — говорит радист хмуро.
Звонит телефон. Я докладываю начальнику штаба, что разведчики отбыли три часа назад.
— Погодка, — говорит он, — ну-ну…
Ветер нарастает. Если они уже прибились к берегу, то укрылись между камнями, лежат, прижавшись друг к другу. Спирт у них есть.
— Попробуй вызвать их, — говорю я радисту.
— «Берег»! «Берег»! — говорит радист негромко, но внятно.
Проходит еще час. Ветер стихает, дождя нет, и вода в реке начинает убывать.
— «Берег»! «Берег»!
Я выхожу из блиндажа.
Медленно, словно со дна реки, пробивается рассвет. Левый берег еще не виден.
Разведчикам приказано занять место для наблюдения в районе ориентира номер два. На это потребуется полчаса…
Проходит полчаса.
Вдруг словно кто-то проткнул небо. Пролился быстрый утренний свет. На левом берегу деревья, уже потерявшие зелень, потянулись к узкому солнечному клинку.
Я спускаюсь в блиндаж. Радист тряпочкой протирает рацию.
— В порядке? — спрашиваю я его.
— В порядке, — отвечает он сердито.
Проходит еще час.
— «Берег»! «Берег»! — зовет радист.
Я толкаю дверь и сажусь на верхнюю ступеньку.
Воздуха так много, что горизонт кажется раздвинутым. Высоко над рекой стоят облака. Голубые просветы между ними словно указывают на глубину неба.
«Отличная видимость», — отмечаю я.
В зеркальной осенней тишине каждый звук отчетливо слышен: мотор машины, посвист крыльев пролетевшей птицы, пулеметные очереди.
— Алло! — говорю я радисту. — Отличная видимость.
Он пожимает плечами.
Проходит еще час. Звонит телефон.
— Рация у вас в порядке? — спрашивает начальник штаба. — Настройка? Питание? Ну-ну, так, так…
В два часа дня нам приносят обед. Боец из хозвзвода долго топчется в нашем блиндаже. Мне он не мешает. Но радист говорит раздраженно:
— Иди, друг, иди… Тут, знаешь, и без тебя… — Он подумал и сказал: — Тесно.
Боец из хозвзвода, покачав головой, уходит.
Мы быстро съедаем суп и мясные консервы.
Радист смотрит на часы.
— «Берег»! «Берег»!
Вероятно, он решил вызывать Птицына и Лосева через равные промежутки времени.
Открыв дверь, я гляжу на левый берег. В сумерках он кажется вычеканенным из серебра. Пока я стою у входа в блиндаж, серебро темнеет.
— «Берег»! «Берег»!
— Ты уже сутки отдежурил, — говорю я радисту. — Сейчас тебя сменят… Что? Ну ладно, тогда я позвоню на батарею, чтобы не сменяли.
Ночь. Керосиновая лампа снова заправлена. Я сижу на нарах и стараюсь не смотреть на радиста. Наши неподвижные тени изуродованы бревенчатыми стенами блиндажа.
Резкий стук орудийного выстрела. Тяжелый разрыв снаряда в воде.
Спотыкаясь о ступеньки, выбегаю из блиндажа.
Кипящие фонтаны воды.
В кольце фонтанов, как под конвоем, плывет кустик, зеленый от лунного света.
Кольцо сжимается. Кустик плывет. Луна и снаряды взяли его в клещи. Он плывет. Пусть он плывет!
Радист кричит мне из блиндажа:
— Наши дальнобойные отвечают, бьют по его батареям!
Вместо «слышу» отвечаю «вижу»: редеет кольцо фонтанов вокруг плывущего кустика. Клещи разомкнулись. Кустик подплывает к нашему берегу. Перед ним каменный причал, защищенный громадной тенью.
Два немецких снаряда ложатся по нашему берегу.
Ни я, ни радист не понимаем, сколько еще проходит времени.
В блиндаж входят Лосев и Птицын.
— Раздевайтесь, — говорю я, — вы совершенно мокрые.