Снова шоссе. Пролежни шин и гусениц. Стучит движок в доме со срезанной крышей.
— Ну, где твоя чертова развилка?
Перевернутая легковая машина. Мостик. Проселочная дорога. Внезапно въезжаем в густую пыль.
Осколки снарядов, словно обрушилась черепичная крыша. Осколок солнца, черный от пыли.
— Ох, не надеюсь я на резину, — говорит Левкин.
Подхожу к телефонисту. Он по-прежнему сидит, прислонившись к дереву. Телефонная трубка крепко схвачена пальцами. Но вытянулись ноги, и аппарат, зажатый в коленях, упал на землю. Слышно, как напрасно надрывается телефонист на НП.
С трудом разжимаю пальцы, еще удерживающие телефонную трубку.
— Скажите обстановку!
— Не сдавайте темпа, — отвечает НП.
Подбегает молоденький боец, берет от меня трубку и садится по другую сторону дерева.
Левкин разворачивает машину.
— Скорее грузитесь, — кричит Кокин, когда мы снова появляемся перед его шалашом. — Мы переезжаем…
Он отстегивает планшет и вынимает карту, чтобы показать мне новое место.
— Есть приказ командира дивизии. Идем вперед. Немцы драпают.
Шоссе. Боец срывает с дерева стрелку-указатель «МСБ». Обгоняем тяжелые автобусы с нарисованными на окнах красными крестами. Бойцы выносят движок из дома со срезанной крышей. Стаскивают в канаву перевернутую легковушку. Мостик. Поворот. Лесок. Незнакомые мне батарейцы подбегают к машине.
— Это не наши снаряды! — кричит один из них. — Наши потяжелее будут.
К машине подбегает лейтенант. Его лицо, звездочки на погонах, косой и широкий луч солнца, брошенный на опушку, одного цвета.
— Здесь стояла батарея, — любезно поясняет лейтенант. — Отбивали контратаки. Сейчас пошли вперед. Сопровождают пехоту огнем.
— Будем догонять? — спрашивает меня Левкин.
Я утвердительно киваю головой.
— Ох, не надеюсь я на резину, — говорит он.
Машина идет вперед.
Бьют немецкие пулеметы. Люди с разбегу ложатся.
— Ложись!..
Полушубки сливаются с землей.
Командир роты и я укрыты в глубокой воронке. Это мой четвертый (или пятый — не помню) НП за сегодняшний день.
Ориентируюсь по карте: впереди нас развалины.
Ориентируюсь по местности: вижу в бинокль — шероховатые грани битого кирпича, посыпанные инеем, словно солью. Битый кирпич. Битый кирпич. Стоп — в битом кирпиче амбразура. Черный вздернутый носик пулемета. Битый кирпич. Битый кирпич. Стоп — четыре пулемета противника!
— Надо разрушать, — говорит командир роты.
— Связи-то у меня с огневыми еще нет, — отвечаю я, по в это время в воронку сползает мой связист — младший сержант Лебедева. В руках у нее большая катушка провода. Из кармана полушубка торчит контрольная телефонная трубка.
— Можете и с огневыми разговаривать и с командиром дивизиона, — говорит Лебедева негромко.
Я делаю расчеты, вызываю огневые, командую.
Лебедева сидит рядом со мной, прислонившись к обледенелому краю воронки. Лица Маши Лебедевой почти не видно — закрыто подшлемником. Вижу ее глаза, Глаза усталые. Веки заиндевели. Я снимаю с себя флягу и бросаю ей. Она не спеша отвинчивает пробку, затем оттягивает подшлемник на подбородок и делает небольшой глоток. Снаряды моей батареи не долетают до развалин.
— Правее ноль-ноль восемь! — кричу я в телефонную трубку. — Прицел семьдесят восемь!..
— Правее ноль-ноль восемь, — повторяет телефонист на огневых, — приц…
Порыв связи на линии.
Лебедева отдает мне флягу и торопливо выбирается из воронки.
Неснежный день. К низкому небу плотно примерзли облака. От земли идет густой белый пар, как от измученного животного. В узком пространстве между облаками и землей проносятся наши и немецкие снаряды и мины. Кажется, что они сталкиваются друг с другом, но это разрывы: железо с разлету прорезает лед.
Пригнувшись, Лебедева бежит вдоль стальной струйки провода. Припадает к земле. Снова бежит. Припадает. Бежит. Припадает…
Сильный артиллерийский обстрел со стороны немцев.
Неподвижный Машин полушубок.
Далекий голос Маши: «Говорите с огневыми!»
Рукавом полушубка я вытираю пот с лица. Вызываю огневые. Командую. Снаряды моей батареи перелетают развалины.
— Прицел семьдесят шесть!.. — кричу я в телефонную трубку. — Батареей!
— Прицел семьдесят шесть!.. — повторяет телефонист на огневых. — Бата…