— Вы меня, наверное, ругаете за то, что я так запоздала.
Анна Евдокимовна обняла девочку. Ей было весело слушать пустяковые новости, и когда она принялась за обед, ей было приятно следить, как Надя, высоко поднимая ложку, не спеша ест суп.
Быть может, давно заглохшее чувство дало живые ростки и запоздалое материнство проснулось, чтобы согреть и осветить зимнюю ночь? Ей казалось, что никогда в Ленинграде не было таких длинных ночей. Как будто немецкое кольцо вокруг города сжало и без того короткий январский день.
Они вставали утром в полной темноте и домой возвращались в сумерках. Анна Евдокимовна видела, как оживают дети в теплом и светлом «классе» — на квартире Рощина. Левшин, который теперь часто приходил на уроки, был доволен.
— Хорошо у вас, — искренне говорил он. — Но смотрите, придет весна, наладим школьное хозяйство и выселим вас отсюда. — По его утомленному лицу видно было, как сложно все то, о чем он говорил смеясь.
«Да, да, скорее бы весна, — думала Анна Евдокимовна. — Когда светло и тепло, все не так страшно».
— Весной станет легче, — говорил Рощин. — Это факт. Дорога через Ладогу действует? Действует. Бросим людей, выведем хозяйство из прорыва. Я хочу сказать: надо освободить паровозы ото льда, понимаете?
— Понимаю, — отвечала Анна Евдокимовна, думая, что, собственно говоря, надо им выдержать до воскресенья. В воскресенье занятий в школе не будет, и они с Надей отдохнут.
В субботу, возвращаясь домой, она сказала Наде:
— Сегодня ложимся рано, а завтра спим до какого угодно часа. Завтра я сама пойду в столовую, а тебе надо будет только сходить за хлебом.
Закончив домашние дела, они, как условились, легли рано.
— Анна Евдокимовна, а как мы с вами будем жить после войны? — спросила Надя.
— После войны? После войны хорошо будем жить — замечательно.
— Хорошо… Папа вернется… А вы будете… самая главная учительница!
— Ну-ну… — сказала Анна Евдокимовна, которой никогда не приходили в голову такие тщеславные мысли.
— Над всеми школами Ленинграда!
— Да нет же, Надя! Буду преподавать географию. Только не на квартире у товарища Рощина, а в школе.
— А я что буду делать? — не успокаивалась Надя.
— Учиться будешь.
— А потом?
— Потом выберешь специальность.
— Какую?
— Какую захочешь.
— Нет, а все-таки?
— Ну, не знаю…
— А я знаю.
— Какую же?
— Я буду учительницей, как вы.
Надя ненадолго затихла.
— Анна Евдокимовна!
— Спи, Надя…
— Нет, вы мне скажите, почему меня все зовут вашей дочкой, а вы меня так никогда не зовете и я вас мамой не зову?
Анна Евдокимовна чувствовала, как сильно бьется ее сердце. Она молчала, стараясь продлить эти счастливые минуты.
— Вы мне мама, — сказала девочка. — Сплю, сплю, — поспешно добавила она.
3
На следующий день они встали поздно, и Анна Евдокимовна, поручив Наде купить хлеб, одна пошла в столовую.
День был не снежный, солнце сильным радужным светом окрасило застывшую землю. Словно кто-то там, в самом зените неба, ударил по струнам веселого инструмента, а здесь, на земле, отозвалось и зазвучало.
Анна Евдокимовна задержалась в столовой: начался артиллерийский обстрел. Когда она вышла на улицу, солнца уже не было, мглистые тени лежали на снегу, и в сумерках здания казались окоченевшими от холода.
Подойдя к своему дому, она увидела нескольких людей, образовавших тесный круг. Анна Евдокимовна подошла, чтобы узнать, что случилось. Один человек вышел из круга, и Анна Евдокимовна увидела, что на снегу, у стены, лежит Надя. Она так испугалась, что выронила из рук судочек. Растолкала людей.
— Надя!
Надя не отвечала.
— Надя!
Надя не отвечала. Нужно немедля натереть снегом виски… Анна Евдокимовна скинула варежки, взяла комок снега и увидела кровь. Тоненький ручеек, уже впитавшийся в снег. Почему кровь? Откуда? Анна Евдокимовна обхватила Надю за плечи, приподняла. На левом ее виске была кровь. Она сочилась из небольшой, но глубокой ранки и сразу же густела и застывала на морозе.
— Надя!
Надя не отвечала. Анна Евдокимовна привлекла ее к себе, пристально рассматривая маленькую, но очень глубокую ранку.