Сквозь треугольник, образованный «дворником» на ветровом стекле, Левкин видит широкую ленту дороги, словно вырывающуюся из ледового плена. Он не только видит ее — он чувствует дорогу, покорную его машине.
Евгений Павлович, как только выехали на озеро, весь как-то согнулся и даже перестал жевать. Он молча смотрел на Левкина. Вернее, на руки Левкина, уверенно лежавшие на баранке руля, смотрел робко — так, словно ожидал от них какого-то чуда.
И, лишь миновав озеро, Колечкин выпрямился и довольно засмеялся.
— Ну ты и счастливчик!
— Почему счастливчик?
— Без бомбежки доехали!
— Вот что!.. — сказал Левкин. — Так ведь для шофера главное — дорога, а вы меня зря самым главным — дорогой через лед — пугали.
Левкин остановил машину, вылез. За ним выскочил Евгений Павлович.
Давно уже Левкин не видел поездов. Даже разбитой, полусожженной станции они придавали необычайно мирный, обжитой вид.
— Держи бумаги, — сказал Евгений Павлович строго. — Будешь грузиться. Я тут неподалеку. — Он сунул накладные Левкину и быстро исчез.
Левкин попрыгал по снегу, размял затекшие ноги. Он увидел людей, бегущих к нему.
— За грузом, товарищ? — крикнул один из них, здоровенный мужчина в бараньем тулупе.
— Ну да, — ответил Левкин.
— Мы вас ждем, — сказал человек в тулупе.
— Меня?
— Ну да, вас. То есть каждую машину. Давайте скорее грузиться.
— Давайте, — отвечал Левкин. — Только…
— Об этом говорить не приходится. Вот в этом бараке столовая.
Вскоре Левкин понял, что он далеко не первый ленинградский шофер, обедающий в этой походной столовой. Понял по особому вниманию, с которым ему подали дымящиеся щи, огромный кусок мяса и хлеб. Хлеб, который ему, ленинградскому шоферу, разрешалось здесь есть, не соблюдая установленных норм.
Человек в тулупе сидел напротив Левкина, положив большие руки на свежий сруб стола. Левкин чувствовал, что человеку в тулупе более всего хочется поговорить, но он сдерживает себя, чтобы дать Левкину спокойно поесть.
Когда они вышли из барака, машина была почти нагружена.
— Ну, как в Ленинграде? — спросил наконец человек в тулупе.
— В Ленинграде? — переспросил Левкин. — В Ленинграде как в Ленинграде…
— Вот это верно! — воскликнул человек в тулупе, неожиданно чему-то обрадовавшись.
Левкин посмотрел на него с удивлением.
— Ведь мы здесь тоже работаем, — сказал человек в тулупе, словно оправдываясь.
— Ну ясно, работаете, — сказал Левкин.
— Ей-богу, мы здесь ночи не спим. Как в песне поется: эшелон за эшелоном. Послушайте меня: вот Никитин, — он показал на одного из грузчиков, — пятые сутки без отдыха, и Любимов тоже вместе с ним…
Левкин взглянул на грузчиков, потом на человека в тулупе. У всех лица были очень утомленные. Глаза воспалены, не то от мороза, не то от бессонницы.
— Конечно, у нас столовая хорошая, — сказал человек в тулупе. — Но вот еще десять, пятнадцать, двадцать таких эшелонов, и вы увидите, что в Ленинграде станет легче. Верно?
— Верно, верно, — согласился Левкин. Так он еще никогда не думал о дороге через Ладогу.
Он приехал сюда по своему личному делу, приехал спасти себя. В самом деле, он не представлял себе ни вереницы эшелонов, ни караванов машин…
— Еще ящичек, — сказал человек в тулупе. — Ведь можно его сюда приспособить? Тут всего-то килограммов пятьдесят.
— А что? — спросил Левкин. — По-моему, всё. Норма.
— Так ведь всего-то лишних пятьдесят килограммов. Товарищ шофер, не откажите в просьбе: возьмите.
— Чего он вам дался, этот ящик? — спросил Левкин. — Погрузите на другую машину.
— Не выход, — сказал человек в тулупе, — все равно он и на другую машину сверх нормы пойдет.
Левкин не понял:
— Это как же?
— Да так. Негосударственное имущество. Мы этот ящик в вагоне обнаружили. Видите — надпись? «В Ленинград». От кого — неизвестно. В Ленинграде будет видно, куда вы его приспособите. Так, что ли? — спросил он, потирая руки.
— Продукты?
— Шоколад, масло, консервы.
— Сейчас я напишу расписку, — сказал Левкин.
— Какая может быть расписка! Мы-то ведь без расписок брали. — Человек в тулупе улыбнулся.
Улыбка была ясная и спокойная. Она словно освобождала Левкина от вопросов, невольно мучивших его.
— Выражаю вам благодарность, — продолжал он. — Сердце горит, как подумаешь… Шутка сказать — через Ладогу… Спасаете Ленинград, ни на что не взирая.