Г-н W. остановился. Полуциркульное здание высилось перед ним. Между колонн он поднялся на помост. На отставшей холстине, призванной возместить скудость мира услужливостью изобретения, кроны деревьев волнообразно колыхались, передавая движение зверям и людям у их подножья. Симметрически выгибавшиеся над головой г-на W. гирлянды выносили из сумрака, стоявшего под потолком, свои увядшие переплетенья. Он посмотрел на приспособления и машины, раскрашенные в цвет стихий и предназначенные доставлять на сцену избранных представителей мира, меж тем как существа, не фаворизованные природой и добродетелями, могли полагаться лишь на свою расторопность. Красные и синие стекла бросали праздничные лучи; г-н W. протянул руку, любуясь, как она заливается пунцовым, и медленно вернул ее себе. Хрупкая совокупность событий совершила свой круг и растаяла, г-н W. стоял среди гулкой сцены, не опасаясь быть задетым кем-либо из существ, ее населявших; но разноцветная среда, сквозь которую они двигались, еще стояла здесь, недвижно кружась вместе с солнцем и готовая снова принять в себя истории любой длительности, и сохраняли исправность машины, способные обеспечить богам и героям любую форму условленного преимущества. По пестрым доскам г-н W. прошелся вдоль задней стены, выходящей на закрытую аллею (в ее перспективе находилась воображаемая страна, откуда на герренгаузенскую сцену прибывал ожидаемый спаситель), и спрыгнул вслед за незнакомцем. Непрерывная вязь ветвей сомкнулась над ним, подобно глубокой воде или одичавшей триумфальной арке, и он пошел в искусственном полумраке, повременно обрывая по два листа с очередного дерева. На сыром песке он заметил свежий отпечаток башмака и поставил рядом свою ногу, но не успел точно увидеть, различаются они или нет, оттого что невидимая птица так просвистала в глубине по правую сторону от аллеи, что ему послышалось, будто кто-то, ступая по веткам, выходит оттуда на дорогу, и г-н W. обратился его увидеть, — но птица, перепорхнувши, свистнула слева, и он, уже успев понять свою ошибку, обернулся тем не менее и туда, и от этого немного пошатнулся и схватился ладонью за закружившуюся голову; и в этом состоянии ему вдруг с необыкновенной ясностью вспомнилось, как незнакомец в камзоле, точно как у него, облокотясь на павильонные перилы, выстукивал по ним какую-то мелодию пальцами, на одном из которых был яркий перстень, что г-н W., с его хорошим зрением, разглядел, но, конечно, не расслышал. Когда рассеялось в голове, он шагнул далее и не останавливаясь пошел к выходу из аллеи, где что-то остро блистало.
Он вышел к фонтану «Алфей и Деянира». Речной бог, еще без следов несчастной битвы на курчавой голове и с выражением непобедимого самодовольства, преподносил прекрасной нагой Деянире, нестерпимо лучащейся на солнце, зубристую раковину, должную означать власть над всем порожденьем речной глубины, которую Деянира принимала левой рукой (дурной знак), держа в правой, несколько на отлете, бронзовое зеркальце, куда гляделась пред появлением бога. Пенистый ток ниспадал из раковины им под ноги, вокруг которых два свившихся дельфина, страшно выпуча затянутые патиной, как ряскою, глаза, извергали из сомовьих пастей тяжелую влагу в плескучие обводы фонтана. Недвижно стояла ажурная радуга в водяной пыли, словно обещая, что потопа больше не будет, что бронзовым глазам статуй не придется видеть ни проплывающих над ними гуртом овец, ни тюленей, запутавшихся в ветвях дуба, и что назидания, взывающие к чувству боязни, сменились более духовным воздействием просвещения. Г-н W. услышал близкую поступь и еще успел увидеть, как спина человека, которого последние минуты он для чего-то преследовал, скрывается за витыми воротами лабиринта, простиравшего свою зеленую массу далеко вдоль перекрещивающихся аллей. Г-н W. кинулся в ворота, вступил в трепещущие листвой ущелья, повернул за первый поворот и замедлился, не уверенный, что сумеет выбраться отсюда в краткое время — ибо с правилами герренгаузенских лабиринтов он не был знаком — и помня, что его ожидают принцесса и Лейбниц и что, извиняя свое длительное отсутствие его подлинными мотивами, он может к шуткам над своей горячностью прибавить удивление своими романическими склонностями. Ему, однако же, казалось, что его поведение удовлетворительно объясняется тем, что он представлял себе довольно хорошо круг людей, которые могли в эту пору посещать парк; что человек, увиденный им, не был схож ни с кем из них и что во всяком случае его присутствие должно иметь веские основания. Всего несколько минут назад расставшись с дочерью курфюрста, за времяпрепровождение которой он думал быть отчасти ответственным, г-н W. не мог не считать справедливым интерес к неизвестному посетителю, чья таинственность не была свободна от подозрений в силу несчастного жребия всех государей, которым оказывают больше почтения, чем испытывают. Ему услышалось, как незнакомец, проходя мимо за лиственной преградой лабиринта, напевает мелодию, которая показалась ему знакомой, — но, еще ловя удаляющийся мотив, г-н W. наконец понял, что смутный звук, над которым он напрасно утруждает воспоминанье, видимо, производится фонтаном, расположенным в центре лабиринта, и что незнакомец окончательно перестал быть различимым среди шелеста струй и листвы. Кузнечик скакнул перед ним по траве и скрылся. Г-н W. оторвал два листочка с шевелящейся и качающейся стены: они были разные. Он шагнул вперед, и среди преднамеренного хаоса что-то ослепило его: в крупной, темной листве, скрытой от солнца высотою стен, несколько соседственных листьев горели нестерпимым золотом. Г-н W. поглядел с удивлением, прежде чем раздвинул их, чтобы выглянуть сквозь озаренной листвы: оказалось, что отшлифованное зеркальце в руке Деяниры, отражая солнце, бьет в этот час сюда, проницая за сквозящие стены лабиринта. Он поглядел еще минуту на дымный луч, пересекавший перед ним мглистый коридор, прежде чем повернуться и выйти из лабиринта, где скрылся его незнакомец и откуда, возможно, он уже счастливо выбрался на другую аллею в ту минуту, когда г-н W., все еще во власти задумчивости, оставленной в нем покинутой машинерией Флоры, бесстрастно развертывающей свой важный замысел в этот пустынный час, медленно выходил из витых ворот. В отдалении нескольких сотен шагов на широком взлобье стоял круглый храм, выстроенный курфюрстом, дабы напоминать о величестве творения и о блаженстве созерцать в нем распоряжения Божества; стройные колонны его мерцали в перистой тени молодых акаций. Если бы г-н W. имел возможность достигнуть до этого места, господствовавшего над окрестностью, то, глядя вниз от храмовых ступеней, знал бы точно, где находится увлекший его незнакомец, но, к несчастью, между ним и высокою площадью храма пролегало русло речки, в сем месте изогнутое полукругом, нарочно расширенное и прилежно поддерживаемое. Скудные берега ее укреплены были гранитом со свисавшим чугунным кольцом, за которое хватался, причаливая, лодочник, назначенный перевозить гуляющих от лабиринта к храму, но в жаркие часы, когда ему напекало голову, уходивший дремать в рощу Пана, чему не препятствовал курфюрст, видя в этом уместную аллегорию. Спускаясь по берегу, г-н W. сильно поскользнулся — удержался, но черпнул размахнувшей рукою песку. Он осторожно присел на корточки и окунул руку в теплую воду. Поднявши голову к небу, меж тем как сквозь его пальцы текли благонамеренные струи изогнутой курфюрстом реки, он видел, как храм созерцания, похожий на сквозящее облако, возносит классический свод к белеющей лазури, где кружит далекий коршун, словно прикованный к ступице гигантского колеса, — и г-н W., щурясь от солнца, представил, как если бы он, сходя по ступеням храма, на которые золот