Старик Уильям сидел в первом ряду между двумя певчими, держа виолончель между колен. Во втором ряду слева стояли Дик с дискантами, а справа - возчик с тенорами. Позади всех помещался Майкл Мейл с альтами и остальными певчими.
Еще до начала службы, когда музыканты, собравшись кружком в глубине галереи, напоследок репетировали псалмы, Дик, бросив взгляд через плечо деда, увидел, как видение минувшей ночи преспокойно вошло в церковь, словно никогда и не было видением. С ее появлением точно свежая струя ворвалась в старую церковь, пронзив тело и душу Дика неведомыми ему ранее ощущениями. Церковный староста Шайнер направил учительницу в небольшой придел к северу от алтаря, где разместилась стайка учениц воскресной школы; Дику было ее отлично видно с галереи, стоило только нагнуться и глядеть под крайнюю арку.
Минуту назад церковь казалась ему почти пустой - сейчас она была переполнена. Вот мисс Фэнси встала с колен, огляделась, выбирая себе постоянное место, и в конце концов села в самый дальний угол. Дик вдыхал согретый ее присутствием воздух, кровь стучала у него в висках, и ему чудилось, что между ним и ею протянулись нити, заметные всем присутствующим.
Весь ход богослужения в то незабвенное рождественское утро, каждый пустяк, случившийся в церкви, пока минуты неторопливо сменяли друг друга, навсегда запомнились Дику Дьюи. Псалмы, которые они исполняли в тот день, запечатлелись в его памяти, заняв особое место среди прочих псалмов; на многие годы запомнилась ему и проповедь, и слой пыли, лежавшей на капителях контрфорсов, и ветка омелы, висевшая немного криво в арке алтаря, - короче говоря, все те впечатления, которые проскальзывают в сознание, когда ум бездействует и воспринимает одни зрительные образы.
Случайно или по воле судеб еще у одного молодого человека, находившегося в то утро в меллстокской церкви, к концу службы возникло безотчетное ощущение некоей притягательной силы, исходившей от той же очаровательной особы. Правда, его чувства не достигли столь резко выраженной формы; кроме того, в отличие от Дика, это лицо был" весьма удивлено своим состоянием и изо всех сил старалось вернуть себе спокойствие духа. Речь идет о молодом священнике мистере Мейболде.
Случалось, что на рождество оркестр играл гораздо хуже обычного. Мальчики-певчие клевали носами после ночных трудов, на взрослых тоже сказывалась усталость; вдобавок на этот раз дело усугубляла разлитая в воздухе сырость. От длительного пребывания на ночном воздухе струны сели на целых полтона и в самых неподходящих местах вдруг издавали громкий гнусавый звон; музыкантам приходилось то и дело удаляться в глубину галерея и кашлять до сипоты, чтобы заглушить звуки настройки. Священник хмурился. Вдобавок во время первого же псалма певчие вдруг обнаружили, что им вторят какие-то пронзительно-звонкие голоса, доносившиеся, как вскоре было установлено, из придела школьниц. С каждым псалмом эти голоса становились все громче и смелее. Когда исполнялся третий псалом, самочинный женский хор только что не заглушал певчих; мало того, исходившие из придела звуки настолько обособились, что обрели свой собственный темп, тональность и чуть ли не мелодию, взмывая кверху, когда голоса на галерее устремлялись вниз, и наоборот.
Такого еще никогда не случалось. Как и все остальные прихожане, школьницы всегда смиренно и почтительно подтягивали галерее, а без ее руководства пели кто в лес, кто по дрова; им и в голову не приходило идти наперекор опытным артистам, у них не было ни воли, ни единства, ни силы, ни желаний, кроме тех, что им сообщал вознесенный над ними хор.
В звуках оркестра и голосах певчих зазвенело негодование. Так продолжалось до самого конца музыкальной части службы. Не успели музыканты опустить скрипки, мистер Пенни - спрятать очки в чехол, а священник объявить тему проповеди, как на галерее началось возмущенное перешептывание.
- Нет, вы слыхали, братцы? - простонал мистер Пении.
- Нахальные девчонки! - сказал Боумен.
- Иначе и не назовешь. Подумать только, как они пели - ничуть не тише, чем весь наш хор вместе со скрипками, если не громче.
- Вместе со скрипками! - горько повторил Боумен.
- Когда женщины объединятся - им нет равных по дерзости. - произнес мистер Спинкс.
- Хотел бы я знать, - начал возчик (таким тоном, точно заранее знал ответ на свой вопрос и спрашивал лишь для проформы), - с какой стати девчонкам вздумалось драть глотку, когда они не сидят на галерее и никогда в жизни здесь не бывали. Вот в чем вопрос, ребятки.
- Все знают, что петь положено галерее, - сказал мистер Пенни. - Нет, вы скажите, братцы, - зачем тогда наши предки тратили деньги на постройку галерей, если всякие девчонки где-то там внизу будут ни с того ни с сего голосить что есть мочи?
- Видно, пришла пора нам, бесполезным, убираться из церкви восвояси вместе со своими скрипками, - произнес мистер Спинкс со смешком, который посторонний человек мог бы принять за чистую монету. Только посвященные понимали всю горечь иронии, таившейся в незаметном слове "бесполезные", и всю жуткую нарочитость смеха, казавшегося таким естественным.
- А чего тут такого - пускай себе тоже поют. Громче будет, хи-хи! отозвался Лиф.
- Томас Лиф, Томас Лиф! Откуда ты такой взялся? - сурово одернул его старый Уильям.
Моментально стушевавшийся Лиф сделал вид, будто он вообще ниоткуда не брался.
- Если на то пошло, ребятки, - продолжал Рейбин, - не велик был бы вред, если б они нам только иногда подтягивали, так, чтоб никто их не слышал.
- Само собой, - подтвердил мистер Пенни. - Да ведь как оно было? Не хочу возводить на людей напраслину, а тут и перед самим господом богом скажу, что в последнем псалме каждую их ноту было слышно - каждую ноту, будто им до нас и дела нет.