Шаг за шагом была проделана вчерашняя работа; у соединений был поставлен Генрих. Палуба была в безопасности — туда, после вчерашнего, никто не рискнет выйти. В десять часов 15 минут был включен аппарат. Уверенность Аконта в правильности расчетов и… словом, не дрогнула рука, а глаза впились в счетный аппарат. Легкими движениями он регулировал выход газа.
Тихо, ни звука. Весь экипаж в эту минуту застыл по своим каютам. Горящие глаза впились в стрелки и, когда секундная дошла до момента, назначенного к включению, у всех на секунду остановилось дыхание и сердце; а в следующую, когда стрелка оставила за собой роковую цифру, по яхте пронесся вздох облегчения, который заглушили стены кают.
Макс спокойно сидел у телефонной трубки.
— Алло, говорит Аконт. Включен!
Оставив Генриха следить за сохранностью соединений, он вышел на палубу.
Вдоль трубок, с необычайной осторожностью, боясь на них наступить, он пошел в направлении к аппарату. Чем ближе, — тем сильнее билось сердце. Не произошел контакт?! Газ не воспламенился?! Подобные мысли, как молния, прорезали темноту сознания. Все ушло куда-то далеко. В голове было пусто, стучало в висках.
Еще шаг — и он у аппарата. Вблизи зеркал туман начинал редеть. Капля за каплей, сантиметр за сантиметром таял туман. Аконт ни о чем не думал, он ничего не видел, кроме нарастающей светлой полоски.
Тихо шипел аппарат, без блеска, без пламени, и медленно расступался туман.
Время! Нет, времени он не замечал. Он хотел идти туда, вслед за уходящим паром — и только случайный взгляд, упавший на черную перчатку на левой руке, приковал его к месту.
Тепло уходило все дальше и дальше, поедая туман. Вот очистился метр, полтора, два… и чем больше становилась очищенная полоса, тем быстрее работала мысль Аконта.
Он повернулся и вдоль трубок вернулся в лабораторию.
— Алло, Макс, очищается!
Затем вызвал к аппарату капитана.
— Капитан, говорит Аконт. Скажите, какое расстояние надо очистить от тумана? Ширину, высоту и длину. Предупредите команду, что всякий, кто подойдет к аппарату, рискует заживо испечься.
— Есть!
В лаборатории Аконту не сиделось. На палубу! Там с каждой пядью, отвоеванной у тумана, светлела его собственная мысль.
Он прошел мимо Генриха. Из повязки глядели на него восторженные глаза. Ни звука, ни просьбы.
Пространство очищалось все глубже и определить его на глаз уже не удавалось, — слишком обманчиво расстояние на море.
Когда приглашенные Макс и капитан подошли к аппарату, их изумлению не было пределов. В массе молочно-белой жидкости, точно ножом, был вырезан светлый цилиндр.
На их глазах он продолжал медленно увеличиваться. Капитан невольно сделал шаг вперед.
— Ни с места, капитан! — Аконт схватил его за плечи. — Этот светлый цилиндр — это цилиндр смерти. Все, что попадет в его поле, неминуемо погибнет.
Капитан куда-то исчез и, вернувшись через минуту, передал Аконту длинную деревянную палку. Палка была введена в полосу светлого цилиндра — и на глазах быстро обуглилась. Это было слишком убедительно; палку решено было передать всему экипажу, как наглядное предостережение.
— Да, — сказал Аконт, вы испытали это на палке, а я… — и он махнул рукой.
— А вы? — переспросил Макс.
— Об этом когда-нибудь! Однако, — продолжал он, оборачиваясь к капитану, — нужная длина?
— Двойная, — четко ответил капитан.
И чудно было. Друг друга они едва различали в тумане, а сквозь тонкую пелену, точно свет среди мглы, блестел цилиндр атмосферы, очищенной от тумана. От этого вблизи становилось еще темнее.
Аппарат продолжал невидимыми лучами сверлить молоко тумана.
— Еще четверть часа, и половина вашего двойного расстояния будет пройдена; но это предел, за которым цилиндр начнет бледнеть и постепенно переходить в молочную пелену.
— Однако, экономия!
Он быстро, насколько позволял туман, прошел к люку и, остановившись около Генриха, сказал ему:
— Поди посмотри. Дистанция шаг. Никакого прикосновения, — и он показал ему левую руку в перчатке.
Генрих не заставил второй раз повторить предложение. Еще не отзвучали последние слова Аконта, как Генрих был наверху.
В глазах его было еще больше лучистости, чем в светящемся цилиндре. Казалось, что туман должен испариться от одного лишь сияния этих глаз. Генрих не знал, что делать.
Гладить аппарат? Нет, его запрещено трогать. Петь? Танцевать? Он весь был застывший восторг.