— Послезавтра на рассвете.
— В таком случае я за вас поручусь.
Договорились, что в десять вечера Щенсный будет ждать наборщика со станком на берегу между «Целлюлозой» и электростанцией. Он хотел было уйти, но Олейничак заговорил о новых шрифтах, и тут выяснилось следующее: товарищ, который привез два чемодана шрифтов, не застал на вокзале человека из Комитета. Не зная, как быть, он оставил чемоданы в камере хранения, а сам пошел в город, где случайно натолкнулся на Кота, тот узнал его и задержал. Что с чемоданами — неизвестно. Может, охранка уже дозналась и забрала их, а может, оставила для приманки, чтобы накрыть того, кто придет за ними.
Сташек спросил, есть ли квитанция. Оказалось, что есть, что тот товарищ успел связаться со своими и передать квитанцию, а вскоре после этого его арестовали. Тогда Сташек попросил квитанцию и сказал, что все сделает.
Они со Щенсным отправились на вокзал. Вначале Щенсный проверил, нет ли полиции, потом Сташек подъехал на извозчике и, выскочив, сунул носильщику квитанцию: пусть получит багаж, он тем временем отправит срочную телеграмму. Подошел к окошку телеграфа, смотрит оттуда, а Щенсный следит со стороны буфета — шпиков не видно; носильщик выносит оба чемодана, смотрит по сторонам — ищет пассажира, потому что кругом нет никого, вокзал почти пуст. Сташек подхватил один чемодан, Щенсный — второй, и они помчались на извозчике в гостиницу «Куявская», чтобы через час встретиться у Сташека на Пекарской; вообще Сташек, надо признать, был очень находчив, но ужасно волновался, проводя свои идеи в жизнь, и поэтому любил «работать» со Щенсным. «Потому что ты, как скала», — говорил он.
Когда стемнело, оба вышли из дому — один к лодке, второй за наборщиком.
В десять Щенсный обогнул на лодке отвал «Целлюлозы» и стал ждать у берега; дождь лил, как обычно в день Семи спящих братьев, по поводу чего Сташек сказал — предрассудки, а товарищ Олейничак — народная примета.
Наступила ночь, которую Щенсному никогда не забыть, и об этом уже вкратце не расскажешь…
Ветер дул резкий, порывистый, штормовой, ветер с Гданьска навстречу течению.
Косой, частый дождь зарядил надолго. Его шум был слышен отовсюду, шум такой, словно что-то кипело и брызги летели на плиту; с монотонным плеском билась о лодку волна, так что сквозь все это Щенсный не сразу уловил условный скрип.
Наконец ржавый стон колес явственно пробился сквозь непогоду, только чересчур забирая влево. Щенсный заявил о себе, постукивая черпаком об лодку. Тогда скрип и шлепанье стали приближаться, во мраке у берега прямо перед лодкой возникла неясная, движущаяся масса, черный силуэт отделился от нее и заговорил голосом Сташека:
— Щенсный?
— Я.
— Принимай. Уже поздно.
— А ты бы, черт, еще волынил.
— Ладно-ладно… Бери чемодан.
Это был один из тех, что они взяли в камере хранения, со шрифтом, весом в полмешка цемента. Щенсный поставил его на два кирпича на дно лодки, потом второй чемодан, и лишь после этого они втроем подняли ящик, стоявший еще на двухколесной тележке. Полметра на метр, но очень тяжелый.
— Знакомься, вот наборщик… — представил Сташек, стараясь перекричать ветер.
Они пожали друг другу руки; ладонь у наборщика была слабая, он торопливо поднес ее ко рту, закашлялся — уж не чахоточный ли? Среди наборщиков, говорят, каждый второй — чахоточный… Щупленький такой и все тревожился о своем станке, наклонился, щупая дно ящика, нет ли под ним воды.
— Не волнуйтесь, — успокоил его Щенсный, — я подложил кирпичи, а если вода будет прибывать, то вот вам черпак, выливайте.
Они накрыли груз брезентом, стянули концы веревкой.
— Успеешь? — забеспокоился Сташек.
— Должен успеть. Тридцать с небольшим километров за пять часов — пустяки. При таком ветре!
— Нет у тебя уже пяти часов. Полчаса провозились.
— Все равно хватит. К рассвету доберемся, — заверил Щенсный и нагнулся к носу лодки, сталкивая ее на быстрину.
Он прыгнул в лодку, наборщик при толчке схватился за мачту — пугливый, должно быть. Щенсный отпустил шкот, освобожденный парус заполоскался в минутном ошеломлении, затем дернул и потянул, как застоявшийся конь.
— Доброго пути, держись, Щенсный! — засмеялся Сташек и что-то еще кричал вдогонку о том, что посмотрит, приедет в отпуск, и это звучало так же нелепо, как его смех при пожелании доброго пути.
Слезящиеся огни «Целлюлозы» и города остались за кормой. Лодка, покачиваясь, шла по главному фарватеру, по которому ходят пароходы, между островом и влоцлавецким берегом, и Щенсный, с намотанным на одну руку концом шкота, правил второй рукой, держа курс на тлеющую во мгле далекую искорку бакена, который, если плывешь против течения, надо обогнуть левым бортом. Конечно, днем можно плыть как угодно, по всей ширине Вислы, все ведь видно. Но ночью не дай бог сбиться с фарватера, особенно сегодня, в ночь Семи спящих братьев, когда дождь хлещет, а братья спят непробудным сном.