— Деревня вся бурлит. «Шляхта», правда, готова идти на мировую, но мужики и беднота ни за что чумазого не пустят, даже с полицией. И не такие уж они темные и глупые, нет! Что-то пронюхали, потому что ко мне в «Октавию» прибежали Камык с Фицовским. «Быть того не может, — говорят, — чтобы вы, батраки, сами выиграли забастовку. Воззвания были городские и пикеты на дорогах, как у рабочих, и все порядки… Кто вам помогал? Пусть и нам помогут!» Я их выпроводил. Ничего, мол, не обещаю, попытаюсь узнать… Но думаю — негоже от этого уклоняться. Ты не хочешь встречаться со всеми, я понимаю, но тогда пусть несколько человек доверенных сюда придут.
Хуже этого предложения придумать трудно было: чтобы в день прибытия полиции у Щенсного вертелись люди оттуда.
— Нет, ко мне нельзя, — ответил он мрачно, пытаясь выдумать предлог. — Сейчас придет Мормуль, будем ранеты собирать.
— Ранеты, — с укоризной повторил Жебро. — Ты же наш, жекутский, помочь надо.
— Так в чем же дело. — Сташек, уже одетый, встал между ними. — Я пойду. Меня тут никто не знает, мне нечего бояться.
Это была идея!
Жебро посмотрел на него с уважением.
— Они теперь у Есёновского. Если идти, то сейчас же.
— Идите, — согласился Щенсный. — Но в случае чего помните: мы незнакомы, Сташека я в глаза не видал. Он приехал к вам, в «Октавию», и ночевал у вас.
— Конечно, конечно, — поддакивал Жебро, согласный на любые условия. — Мы незаметно проберемся ко мне и уже оттуда пойдем в Жекуте.
— Не бойся, не такие массовки приходилось проводить, — успокоил Щенсного Сташек. — Сегодня к вечеру буду у себя.
После их ухода, обсудив вопрос с Магдой, которая все слышала, притаившись у лаза, Щенсный был почти уверен, что до бунта дело не дойдет. Трубочист снизит плату на один злотый, и этим все кончится.
Он окликнул Владека, но того не было нигде, хотя только что говорили о том, что все будут сегодня собирать ранет. Щенсный выглянул на дорогу и далеко, на жекутском мосту, увидел бегущую фигуру.
— Удрал-таки, негодяй, будто там без него не обойдутся!
— Вот и прекрасно, — сказала Магда, — я смогу поработать.
Она пошла к Юлиану, а Щенсный, захватив мешки и «тюльпан», принялся снимать яблоки на краю сада, откуда открывались взгляду желтеющие до самой деревни сжатые поля, бурые крыши и красная макушка костела по ту сторону оврага.
Сквозь листву просвечивало небо, затянутое тоненькой белесой дымкой, в которую окунулось блеклое осеннее солнце. Когда нацеленный на яблоко «тюльпан» нырял в листья, они сухо шелестели, будто искусственные, омертвевшие, без соков, хотя еще бледно-зеленые, с приставшей кое-где паутинкой бабьего лета.
Было тепло, тихо и так неподвижно в природе, так как-то неестественно, что Щенсный явственно ощущал всю хрупкость этой тишины.
Он уже наполнил мешки и по одному перетаскивал их на склад, когда послышался звук, похожий на выстрел.
Щенсный остановился, но кругом все дышало покоем, и он двинулся дальше, но тут над костелом черной тучей взметнулось воронье, и тотчас же донеслось эхо двух выстрелов, будто из двустволки. Нет, не из двустволки: выстрелы были отрывистые, винтовочные. И оборвались внезапно, словно все Жекуте накрыли периной.
— Магда! — крикнул Щенсный, кинувшись к Фордонку, — тебе лучше выйти.
— Что случилось?
— Не знаю. В Жекуте стрельба…
Он поднял решетку, Магда вылезла. Они снова закрыли окно и, осторожно ступая по камням, чтобы не оставлять следов — место должно было казаться диким, нехоженым, — пошли через развалины к дому.
— На всякий случай будь поближе к лазу. Как спасаться, ты знаешь. На том берегу скажи только Руцинскому: «От Щенсного в город», и он отвезет тебя к поезду.
В этот момент они увидели на дороге Владека. Парень бежал из Жекутя без шапки, с взлохмаченными от ветра волосами — такой длинный и взъерошенный, как никогда.
— Убили! — выпалил он задыхаясь. — Сташека убили… Сюда. — Он ударил себя в грудь, вздымающуюся от прерывистого хриплого дыхания. — Прямо в сердце!
Пальцы Магды сжали плечо Щенсного, он хотел было вырваться, кинуться в Жекуте. Но вовремя спохватился: Юлиан!
— Говори. Не тяни душу, черт возьми, рассказывай, как было!
Владек простонал:
— Если б вы знали… — и скороговоркой, рвущимся голосом сказал, что произошло.
Пришли трое: трубочист и двое полицейских. Сначала пошли к старосте, на «шляхетский берег». «Шляхта» заплатила, тогда они пошли «на пески», но там все хаты были заперты, собаки спущены, лестницы убраны. Нигде ни души, вся деревня собралась на другом конце, около своего трубочиста, Есёновского.