Весь день он работал как пьяный. Голова трещала, в глаза словно песку насыпали. Только отоспавшись, он снова заработал с таким остервенением, что Мормуль просто диву давался. Думал, дурак, что для него старается. А Щенсный спешил, потому что договорился с Магдой на среду.
В понедельник, первого октября, все было закончено. Можно было с Мормулем рассчитаться. Авансами Щенсный выбрал сто двадцать злотых, и теперь ему причиталось еще двести восемьдесят. Получив деньги, заявил, что завтра товар не повезет. Он тоже человек, хочет хотя бы один день отдохнуть.
В тот день, когда в саду никого не было, он обложил Юлиана сеном и яблоками, заколотил досками. Наборные кассы таким же манером упаковал в другой ящик. Третий нагрузил фруктами для семьи, а остальную свою долю отдал Владеку. Владек в итоге двухчасового разговора получил весь тираж Магдиной листовки «К Пшиленской волости» с указанием передать четыреста штук отцу, который будет знать, что с ними делать, а сто штук вместе с Михасем, Марысей и Болеком разбросать в Жекуте.
Вечер Щенсный провел у Мормуля в Жекуте. Старый скряга был им так доволен, что отжалел пару крутых яиц на угощение и за стопкой мерзкой сивухи долго зазывал его к себе на мельницу работать. Щенсный отделывался обещаниями, говорил, что с весны обязательно приступит к работе, брал разные поручения во Влоцлавек — ему хотелось наладить со свояком наилучшие отношения, чтобы потом время от времени наведываться в Жекуте, вроде бы по торговым делам, а в самом деле на собрания молодежной ячейки.
Третьего октября свезли весь товар на берег за Жекутем. Пароход опоздал на час. Едва бросили трап, Щенсный с молодежью кинулись, словно в атаку, и так вкалывали, что Мормуль, наблюдая за ними, пыхтел от удовольствия — да, племяш у него хотя и пустой малый, но в работе — огонь!
В момент, когда Щенсный с ящиком на спине проходил мимо кают, в окошке мелькнуло озабоченное лицо Магды. Он сверкнул в ответ молодцеватым взглядом — полный, мол, порядок!
Пароход отчалил. Щенсный помахал шапкой.
— Счастливо оставаться! Управлюсь с делами — приеду!
Вроде бы к Мормулю обращался, но Владек понял.
Уже смеркалось. Прожектор на носу парохода бросал свет на далекий темный фарватер, матрос, светя фонариком, считал ящики, насчитал тридцать, Щенсный пошел с ним оформлять квитанции, одну на двадцать восемь ящиков, вторую — на два. Затем напился в буфете квасу, побыл там часок, покурил, поговорил и вышел на палубу.
Холодный ветер бил в лицо. Лопасти колес хлопали визгливо по воде; в глубокой, головокружительной выси мерцали обледенелые зеленоватые звезды; и мысли взлетали, как чайки, но тут же возвращались на пароход, на котором была она, где-то совсем рядом, в одной из кают под палубой.
Сзади послышались шаги — легкие, решительные, он узнал бы их из тысячи.
— О чем мечтает мой герой?
— Смотрю на звезду. Ищу свою, фригийскую, которую ты мне нагадала, помнишь?
Магда рассмеялась:
— Как ты все дословно понимаешь! — и взяла его под руку. — Нет такой звезды, — добавила она серьезно и тихо, почти на ухо, — был только фригийский колпак во время французской революции. Я, видно, по ассоциации…
Щенсный почувствовал на щеке ее волосы, и от этого щекотного прикосновения его бросило в жар, застучало в висках. Он поднял голову, отстраняясь:
— Значит, нет такой а с т е р? — И снова почудилось ему, что он летит где-то высоко над миром. — Не помню, рассказывал ли я тебе, что у меня еще в Симбирске был друг. Странный парень, его прозвали Спинозой. Однажды он толковал мне…
Магда внимательно слушала про брошенный камень — что бы он думал, если б мог думать? Несомненно, что летит по своей воле.
— Свобода воли? Не знаю… Еще Энгельс где-то сказал, что это всего лишь осознанная необходимость.
Они долго стояли не шевелясь. Пароход замедлял ход, заходя правым бортом под фонарь в Павловичах, где ждал Баюрский, чтобы принять от Щенсного Юлиана и товарища Боженцкую.
Глава двадцать первая
Внешне ничего не изменилось, и жизнь продолжала идти своим чередом.
Влоцлавек по-прежнему дышал щелочью, когда ветер дул со стороны «Целлюлозы», и жженым ячменным кофе, когда дул от Бома. Висла своей быстриной по-прежнему прижималась к левому берегу, между собором и трубой «Америки», нанося ил в устье речки Згловенчки, где находился яхт-клуб.
И товарищи были те же: Сташек, поправившийся после ранения, вернулся на работу; Баюрский, безработный с сентября, по-прежнему жил с Фелей в примерном, хотя и незаконном браке; и Гавликовский, торговавший теперь деревянными птичками на Старом рынке. Птичек он мастерил на редкость искусно, с оловянным шариком внутри, отчего они все время качались, постукивая клювиками, как живые.