— Зато лавки стали б христианскими!
Тут вскочил белобрысый, сидевший рядом с Марусиком.
— О чем у нас разговор — о боге или о лавках?!
И, не давая никому опомниться, заговорил быстро-быстро, чтобы не перебили:
— Чего вы к евреям пристали, чего? Наша вера тоже еврейская! Иисус Христос — он кто? Еврей! Сын еврейского плотника, кустаря по-нашему. Он ходил с отцом из дома в дом, работал поденно, сдельно, нагляделся всего и организовал союз, чтобы бороться с богатеями. И выгнал купцов из храма — так ведь сказано в Священном писании! Это была просто-напросто классовая борьба, а Иисус был коммунист!
Теперь толпа уже не кричала, а выла. Кощунственные слова привели ее в бешенство. Зал топал ногами, размахивал кулаками, а этот богохульник все говорил, упрекал их в «предрассудках проклятущих, сплошных предрассудках», в него начали швырять что попало. Кто-то кинул совок для мусора, но парень, не переставая говорить, отбил его локтем, и совок угодил в лоб ксендзу, тот схватился обеими руками за голову.
— Сынок, — простонал отец. — Спасай, ксендза бьют!
Щенсный рванулся вперед и изо всех сил съездил говоруна по физиономии, так что у того — он почувствовал костяшками пальцев — хрустнул нос. Он навалился на него всем телом, но в этот момент Марусик треснул его по уху. Хорошо, что не кулаком, а ладонью. Щенсный перекувырнулся и, ударившись о край стола, упал к ногам ксендза.
Тут сквозь распахнутые окна на всю улицу грянул крик:
— Наших бьют!
— Марусик напал! Марусик с комсомолом!
Толпа двинулась на них стеной. Марусик весь в крови, в разодранном пиджаке отбивался и, прикрывая собой молодежь, вместе с ней выскочил на лестницу, а потом, громыхая по ступеням, на улицу. Щенсный слышал, будто издалека, свистки полицейских. Перед глазами плыли радужные круги. За ухом он чувствовал осторожные, прохладные прикосновения. Это ксендз, которому принесли из аптеки марлю, вату и йод, перевязывал ему рану, попутно расспрашивая отца, кто они и откуда, почему он их раньше здесь ни разу не видел. Потом, после перевязки, все разузнав, ксендз написал что-то на листке бумаги и протянул записку отцу.
— Идите с этим к пану председателю Зиминскому на Литовскую улицу, вас примут на работу.
Счастливые, они на прощание поцеловали ксендзу руку и вышли на улицу. Дорогой условились, что Корбалю ничего не скажут. Ведь все еще так неясно. Вдруг не получится — Корбаль тогда засмеет. Вот если их возьмут на работу, тогда только…
Назавтра они сказали Корбалю, что им нужно зайти в одно место, узнать адрес родственника, и отправились на Литовскую.
Председатель внимательно прочел записку ксендза Войды, спрятал ее и от себя написал другую.
— Идите на «Целлюлозу» к пану Сумчаку и не сомневайтесь — все будет хорошо. Ксендзу Войде никто из нас никогда не отказывал.
Когда они вернулись на «безработную лужайку», Корбаль тут же подвинулся, давая им место, но они прошли мимо, сказав, что придут потом — у них дело к Сумчаку.
— Я же говорил! — радостно закричал им вслед Корбаль. — Я говорил, что это единственный путь, дать на лапу…
Щенсный с отцом направились прямо в контору.
Там они застали Ивана, который что-то писал за столом, и Сумчака. Сумчак стоял у окна, посвистывая в раздумье.
Прочтя записку от председателя, он долго вертел ее в руках, неуверенно косясь на Ивана, и наконец сказал:
— Ну, коли так, то пойдемте.
Они вышли. Все лежавшие на «лужайке», с завистью наблюдали за ними: толстый Сумчак шел посередке, маленький, тщедушный плотник семенил с одной стороны, а с другой шагал его сын — высокий, худой, не то цыган, не то еврей.
— На работу повел, — говорили. — Везет людям!
А Сумчак, расспрашивая, что произошло, почему председатель за них хлопочет, привел их на лесосклад и только тут среди штабелей кругляка остановился.
— Вы пришли в плохой момент. Пандера сокращает безжалостно. Где раньше работали трое, теперь должен управляться один. Как тут новеньких брать?
— Ну как-нибудь… Уж не откажите. Больше нам не к кому обратиться.
Сумчак поднял голову, выпятил живот и фыркнул в густые усы:
— Не откажите, легко сказать… А как?
Пожевал кончики усов и добавил:
— Вам нужно подыскать людей. Одного я принять не могу, а вот целую артель — куда ни шло. Подберите деревенских, издалека — этакую мужицкую артель. Так будет проще всего. И строгайте сдельно: по два двадцать за кубометр. Если будете как следует стругами махать, по пятьдесят злотых в неделю заработаете, больше, чем служащий в магистрате, я вам гарантирую! — Он повторил еще раз: — Гарантирую!