— Добрый день, пан Сосновский.
Мужчина открыл один глаз, посмотрел на Корбаля затуманенным взглядом и снова зажмурился. Хотел было плюнуть, но только облизал губы.
— Ишь, разжирел тут на заставе. Даже здороваться перестал. Сидит, жулик, у шлагбаума и заколачивает деньгу: с подводы по десять грошей, а с машины — пятьдесят!
Они свернули с шоссе и остановились на пригорке, откуда открывался вид на ложбину, кое-где пестревшую крышами; посередке был прудик, а дальше — небольшой, окутанный дымом холм. Дым поднимался из ям. В ямах люди готовили пищу.
— Они что, живут там?
— Ну! Каждый, кто сюда приходит, роет себе такой «ковчег», живет там и собирает понемногу кирпич, доски или черепки, пока не построится. Первым здесь поселился Козловский, от него и, пошло название — Козлово.
Они спустились по тропинке к белой избушке, крытой толем.
— Привет, пан староста! — крикнул Корбаль в окошко.
— Здравствуйте, коли не шутите, — откликнулся кто-то изнутри тихим, хриплым голосом.
— Снова сердечки? — спросил Корбаль, заглядывая внутрь.
— А что делать? Жить-то надо. Может, подработаем чуток.
— Все может быть. На ярмарку повезете?
— Ага… В Велишев. Завтра едем.
Щенсный тоже заглянул в избу. Пахло пряниками. Женщина как раз вынимала их из печки, а мужчина у окна смачивал слюной картинки и большим пальцем прижимал к еще теплым сердечкам. На картинках кавалер целовал барышню на глазах у ангелочка с луком и большой стрелой. Клеивший мужчина был маленький, с утиным носом, из-под которого торчали примятые усы.
— Пан староста, я к вам по делу.
— Что такое?
— Нужен «ковчег».
— Делайте, давайте. У Лягушачьей лужи, рядом с Вальчаком. Место там неплохое, сухо.
— И участки, пан Козловский.
— Ну, это успеется.
— Не успеется, пан Козловский. Нужно мигом. Сегодня мы займем участки, завтра застроим. Деньги есть.
— Есть?
Козловский, оживившись при упоминании о деньгах, повернулся, и Щенсный только теперь увидел его глаза: широко расставленные, словно не глаза даже, а зенки, маленькие, спрятанные глубоко в глазницах, колючие.
— А вы как думали? Нас девять человек с «Целлюлозы». И нам нужны сразу же девять участков. И чтоб было оформлено, как полагается. Тогда мы к вам больше не будем приставать и магарыч поставим приличный.
— Ну, так прямо сразу я не могу… Сегодня уже поздно, завтра ярмарка. Послезавтра, пан Корбаль, послезавтра, в среду, стало быть, пойду в магистрат и скажу советнику.
Они еще поговорили о том о сем, затем Щенсный спустился вслед за Корбалем на самое дно ложбины, к грязному прудику, прозванному Лягушачьей лужей, куда по канавкам стекали нечистоты из окрестных хибарок. Они обошли кругом все это благоухание и начали подниматься по противоположному склону, ища удобное место под «ковчег».
Наконец Корбаль остановился, вбил лопату и, отметив несколько шагов, провел каблуком черту.
— Отсюда досюда. А в длину три метра.
Поплевав на ладони, они принялись копать.
Копали даже тогда, когда маслянистый круг луны выскочил на Млечный Путь и покатился по макушкам звезд. Когда луне случалось нырнуть в тучи, вся братия, лежавшая на траве перед лавкой Сосновского, поднимала хмельные лица и грозила бедолаге:
— Куда полезла? Куда? Свети прямо, дрянь ты этакая…
Назавтра они копали с таким же остервенением от зари до зари и вырыли яму длиною в три метра и такую глубокую, что человек мог свободно выпрямиться. У задней стенки постелили солому, добытую у крестьян, возвращавшихся с базара, и впервые легли спать у себя.
— Завтра надо с улицы огородить жердями, — сказал Корбаль, зевая. — Оставить только лаз, остальное загородить и промазать глиной. И верх надо укрепить, а то не ровен час…
Проснулись поздно. С устатку спали бы еще, но их разбудили шаги и голоса наверху.
Выглянув наружу, они увидели еврейскую семью, приехавшую вчера из Велишева вместе с Козловским. Отец и мать, уже пожилые, двое подростков, сын и дочь, и маленькая девочка лет четырех-пяти. Теперь они делали «ковчег», работали вчетвером, родители и старшие дети — земля из-под лопат летела во все стороны.
— Тебе что, жид пархатый, — заорал Корбаль, — другого места нету, только у меня над головой?! Вон отсюда, дерьмо собачье!
— Ну почему сразу дерьмо? — успокаивал его сверху еврей. — Я сюда пришел, потому что вы…
— Постой, постой, я скажу, — перебила его жена и повернулась к Корбалю: — Вы уж извините, тут я виновата. Дело в том, что когда мы вас увидели…