Обо всем этом Щенсный узнал из речи Томчевского на массовке между «реями» во время обеденного перерыва. Он возвращался от своих с пустым ведром и здесь, на лесоскладе, в ущелье, образованном рядами штабелей, наткнулся на эту группу, остановился и слушал, как Томчевский говорил товарищам, что их борьба не пропадет даром. Они на этих поражениях учатся, и в конце концов их правду поймут все. Надо только действовать умнее и осторожнее…
Поговорили еще об осторожности и стали расходиться.
Щенсный поднял ведро, собираясь уйти, как вдруг почувствовал на плече чью-то руку.
— Он, что ли? — спросил коренастый пожилой рабочий, должно быть угольщик, так как весь был покрыт черной пылью.
— Он, — подтвердил молодой красивый шатен.
Это с ним играл белобрысый в карты на «безработной лужайке». Щенсный помнил его — Гомбинский.
Угольщик резким движением повернул Щенсного к себе, посмотрел в глаза. Подскочило еще несколько человек.
— Ты что здесь делаешь?
— Иду с обеда. Обед приносил.
— Идет, — захохотал Гомбинский. — Все время стоял и слушал!
— Да, слушал, и что же? Я хочу знать…
— Хочешь знать? — повторил угольщик, обвел взглядом товарищей и сказал Щенсному, сдерживая ярость: — А ты, сукин сын, откуда? От кого?
— От раскольников, из мужицкой артели, хадек проклятый! — разоблачал его, захлебываясь, Гомбинский. — Та драка на Масляной из-за него вышла. А после митинга он прямо к Вайшицу побежал, Вайшиц с ним говорил в воротах. Провокатор!
Щенсный рванулся к Гомбинскому.
— Ну нет, гнида, здесь тебе не Масляная! Будь ты чуток постарше, мы с тобой не так… А поскольку ты пока еще только гнида, то на, получай!
Угольщик повернул его, пнул ногой в зад.
— Проваливай! — И швырнул ему вслед ведро. — Еще раз к нам сунешься — не так поговорим!
У Щенсного не было ни ножа, ни камня, он только крикнул:
— Подонки! Лакеи!
Схватил ведро — и ходу…
Было больно. Не от пинка, а оттого, что его пнули, как собаку. Еще хуже — как иуду. Провокатор! Это, наверное, то же самое. Его обзывали по-всякому — бандитом, хулиганом, большевиком… Но никто никогда не сказал, что он шпионит, кого-то предает!
Щенсный переживал весь день, работая на крыше. Прибил последний брус, но даже не повесил венок. А надо бы. Пусть бы отец издали увидел, что плотницкая работа закончена.
Бронке, щебетавшей внизу, он даже ни разу не ответил. Наконец девочка, подумав, спросила:
— Он тебя укусил?
— Отстань!
— Брилек укусил, да? Покажи ногу…
Вечером было уже не так тяжело, только немного ныло внутри, они с отцом клали первые черепа по методу, придуманному Щенсным, получалось хорошо — отец похвалил. Но за ужином Корбаль опять все разбередил.
— Знаешь, Марусика выгнали, — сказал он довольным тоном, по обыкновению расстегнув рубаху и почесываясь всей пятерней. — Я говорил, что этим кончится.
Корбаль с его апломбом стал в последнее время невыносим. Все-то он знал заранее, всех осуждал — пророк зудливый!
— Идиот! Пандера ведь его вызывал к себе, хотел с ним по-хорошему. Зачем, мол, глотку драть? Пусть работает спокойно, а когда страсти улягутся после забастовки, его сделают сменным мастером. Знаете, сколько получает сменный мастер? Семьсот злотых! А этот спрашивает: «Ну а что будет с товарищами, которые в списке?» — «Они мне не нужны — их выгонят». — «Тогда, извините, пан директор, спасибо за честь, но я не Удалек. Меня купить нельзя!»
— А вам обидно? — не выдержал Щенсный.
— Что обидно?
— А то, что вас никто не думает покупать!
Отец толкнул Щенсного — брось, на что это похоже… И Щенсный, как всегда, когда старик взглядом умолял его молчать, терпеть, спустил Корбалю слова о сопливых щенках и позволил охаивать Марусика.
— Работал бы на совесть, как все, без всяких там подстрекательств. А он бабе жизнь испортил, детям испортил, пошел на «лужайку», башка ослиная!
Из всех «красных» на «Целлюлозе» Щенсного больше всего привлекал Марусик. Он был везде, где нужно было бороться с несправедливостью. А из слышанного о нем больше всего запомнилось, что он купил машину для безработных товарищей. Сам остался без денег, лишь бы у тех была работа. Теперь, когда Марусик подлому богатству предпочел безработицу, у Щенсного не осталось никаких сомнений в его честности и благородстве. И именно Марусик оттолкнул его — жестоко, несправедливо.
Они встретились случайно на улице. Щенсный хотел было заговорить, да не знал как. Марусик шел ему навстречу, не замечая, мрачный и нахмуренный. И, только подойдя совсем близко, заметил лицо и улыбку Щенсного. Улыбка была робкая, просительная, но Марусик принял ее за язвительную гримасу. Он узнал Щенсного: это тот, что затеял драку на Масляной! Из-за него тогда Марусика оштрафовала полиция…