— Ух, я б тебя, гада…
Он замахнулся, как для удара. Мог бы и убить — такие у него были глаза в ту минуту.
Но тут же овладел собой и прошел мимо с выражением брезгливости на лице, а улыбка Щенсного застыла, превратившись в гримасу горестной обиды: он никогда ни перед кем не станет оправдываться, ни к кому не обратится за поддержкой!
В эти июльские дни Щенсный высох, как щепка. Стряпня, перевозка глины, кладка черепов, несколько часов сна — и снова работа, ожесточенная, непрерывная; жара стояла, как на Волге в тот страшный засушливый год. Щенсный почернел, ссутулился, стал ко всему равнодушен.
Строгали тоже выглядели не лучше. На лесоскладе трудно было держаться на ногах от духоты. Ни малейший ветерок не проникал к козлам, огороженным со всех сторон «реями». От нагретой древесины шел пар, стружка дышала кислым жаром — хоть картошку в ней пеки, говорил Корбаль.
Они работали голые до пояса. В обед отдыхали не пятнадцать минут, как прежде, а целый час. Не было сил приниматься за работу сразу после еды.
Однажды они сидели в перерыве молча, ни дать ни взять — девять Гавликовских.
Даже Роман Корбаль стал походить на своего дружка, который открывал рот только по принуждению, да и то его слово всегда можно было понять двояко. Никто не знал, о чем думает Гавликовский, думает ли он вообще и каков он, в сущности, этот никому не понятный человек.
Итак, после обеда они молча отдыхали. В тот день отец тоже скинул рубаху, и Щенсный прямо испугался, увидев его худобу. Все соки высосала из него эта чертова «Целлюлоза» — «Америка»! Кожа да кости. Шея тоненькая, руки детские, только до локтя жилистые, плотничьи. Лысый, маленький — можно сказать, усатый младенец сидит там на кокоре.
— Внимание! — предупредил вдруг Корбаль. — Минога!
Все поднялись, удивились, что директор зашел сюда, и к тому же так поздно. Всегда ведь он ходит по фабрике с утра, а на лесосклад наведывается крайне редко.
— Садитесь, мужики, садитесь. Отдыхайте.
Они стеснялись и продолжали почтительно стоять, только когда Пандера сел на козлы, вытирая платком пот со лба, остальные последовали его примеру.
— Ох, ох, прямо огонь с неба…
Он достал портсигар.
— Кури, мужики. Пандера будет заплатить.
Все смущенно заулыбались. Курить на лесоскладе разрешалось только в специальных загородках. За курение в другом месте платили штраф размером в один злотый.
Сигареты были с золотым ободком. Курящие с трудом выковыривали по одной. После струга пальцы не сгибались.
Корбаль протянул зажженную спичку. Пандера прикурил, кивнув головой.
— Спасибо.
Он говорил уже почти без акцента. Может, правду рассказывали, что к нему каждый день приходит учитель из гимназии и обучает польскому языку. Только отдельные звуки ему еще никак не давались.
— Тяжело теперь работать… Но вы зарабатывать хорошо, правда?
Он обратился к Гавликовскому, но тот по своему обыкновению ответил уклончиво:
— По два двадцать за кубометр.
— Да, пан директор, — поспешил на выручку Корбаль. — Зарабатываем. Может, даже больше других. Но за такую работу не грех бы накинуть — хотя бы по десять грошей за кубометр. Работаем сдельно, а получается по шесть злотых в день!
Тут он солгал, в среднем получалось семь злотых.
Пандера принял это очень близко к сердцу.
— Почему так мало? Вы что, работать не умеете?
— Пан директор, мы работаем, как никто! Нас тут все знают — лучшая артель. Спросите у пана Арцюха. Орлы! Всех обойдем. Возьмите хотя бы нашего «секиру». Не было на «Целлюлозе» такого «секиры» и не будет!
И к отцу:
— А ну, покажи фокус.
Потом к Пандере:
— Он, пан директор, из одной спички делает две.
— Две? Ого! Покажи, премию дам.
Корбаль положил спичку на бревно. Все подошли поближе. Они много раз уже видели фокус, но готовы были смотреть еще и еще.
Отец отошел на шаг от бревна, пряча тесло за спиной, будто готовясь отрубить голову живому существу, которое не должно видеть орудия казни. С минуту смотрел смущенно на спичку, словно извиняясь за то, что он с ней сделает сейчас, легонько взмахнул теслом и аккуратно расщепленные половинки разлетелись головками в разные стороны. Обе можно было зажечь — сера осталась цела.
— Наш «секира», пан директор, мух разрубает. Как увидит у кого-нибудь на голове муху, так сразу ее пополам, а голову даже не царапнет.