Иногда в сумерки, после удачного налета, к ним тайком пробирался переодетый представитель власти и вежливо, как полагается настоящему цуцику («цуциками» здесь называли полицейских), садился в ожидании.
— Кто там? — спрашивал спросонья лежащий лицом к стенке Комиссар.
— Вставай, — расталкивали его «пекинцы». — Вставай! Цуцик пришел за своей долей.
За подвальным окошком чередою проходили дни — морозные, ненастные, погожие.
Изредка приходили письма от родных. Щенсный отвечал, что он жив-здоров, работает, учится ремеслу, но на побывку домой не собирался. Из писем он знал, что отец хочет устроить его на «Целлюлозу», а у него и в мыслях не было оставаться рабочим.
В мастерской, на уроках, дома — за тетрадями и книгами Щенсный неутомимо продирался сквозь дебри столярного ремесла, сквозь арифметику и правописание — по следам «Человека без рук».
Компания? Развлечения? Были два парня-столяра, с которыми он сблизился, иногда китайцы, кино, прогулка и Зося.
Относительно Зоси у него уже не оставалось иллюзий. Она не для него, и он не для нее — у нее только тело горячее, а сердце… Однако без нее было б уж совсем тошно.
Они все больше отдалялись друг от друга, не находили общего языка, не были откровенны.
Щенсный в своем «Пекине» постепенно потерял в Зосиных глазах весь ореол героя. Она не делилась с ним главными своими переживаниями: как она добилась того, что замещает мать в магазине, как увлеклась теперь торговлей мебелью. Ведь ему никогда не понять, какая великолепная игра — торговля! Таракан — вот это для него в самый раз. И грамматика.
Каждый раз теперь, уходя от Щенсного, Зося в воротах доставала из сумки щетку и тряпочку и со все большим раздражением чистила заляпанную обувь.
— Хорош любовник, после которого надо столько грязи с себя счищать. Ни в ресторан с ним, ни в гости.
А Щенсный мечтал в это время о настоящей подруге, которая сумела бы разделить с ним радость и гордость от слов, сказанных недавно Бернацким.
— Вы теперь, в сущности, по математике и польскому языку на уровне выпускника семилетней школы. По математике я бы вам поставил пять, по польскому — три с плюсом. С другими предметами, как обычно у самоучки, дела обстоят хуже. Но я вам советую пойти на улицу Вольность к Добишевскому{3}. Он, правда, «красный», но в данном случае это не беда. Скажите, что вы рабочий, может быть, он вас примет в Народный университет.
— Но ведь я сейчас не рабочий.
— Неважно. Вы можете им стать. Ваша теперешняя должность — дело непрочное.
Щенсный работал в то время на складе братьев Маевских. Вежбицкий выгнал его за несколько месяцев до перевода в подмастерья, потому что Щенсный заступился за Гарстека, одного из столяров, с которым он сдружился и которого несправедливо уволили. Вежбицкому донесли, что Щенсный «подстрекает» людей, и он тотчас же с ним распрощался.
К Маевским Щенсный часто приезжал за лесоматериалами — с мастером и один. Оставшись без работы, он зашел туда на всякий случай, и его взяли помощником кладовщика. Вначале он мерил и отпускал древесину, потом его подпустили к конторским книгам, он составлял счета, выписывал накладные.
Он зарабатывал больше, чем у Вежбицкого, — сто тридцать злотых, перешел в разряд конторских служащих, мечтал о Народном университете, куда Добишевский обещал принять его с осени.
Все это было неожиданно прервано призывом в армию на действительную службу.
Зося, картинно заломив руки, выдавила из-под накрашенных тушью ресниц несколько жирных, черных слез.
Китайцы подарили ему альбомчик с огромной сосной у подножия снежной горы. За горой виднелось синее море и одинокая, причудливо изогнутая лодка.
Комиссар похлопал его по плечу.
— Держись, Студент. А на счет женщины не беспокойся, я напишу, как она себя ведет.
Шамотульская дала ему пирог и яблок в дорогу.
Щенсный пошел к Бабуре. Однажды на именины он послал ему открытку со своим адресом, но ответа не получил. Теперь ему хотелось попрощаться. И заодно пусть Бабура узнает, что Щенсный много поработал и кое-чему научился.
— Бабура? — удивилась незнакомая женщина в сторожке. — Да ведь он давно умер.
Щенсный поехал на Повонзки, на кладбище. С шапкой в руке обошел могилы, где лежали все Бабуры, вспомнил, как они жили, какую память оставили о себе. Сел на лавочку Бабуры, и ему казалось, что он слышит спокойный стариковский голос: