Если б поручик назвал его китайцем, и то было бы понятнее! Как-никак, он жил в «Пекине». Но врагом родины? По какому праву?
Щенсный хотел возразить, но поручик крикнул «кру-у-гом!», здесь, мол, не митинг, и снова за свое: нельзя поддаваться подстрекательству, главное для нас — бог и отечество, мы стоим на страже границ и порядка.
Щенсный дождался его у выхода из казармы и, козырнув, попросил объяснения; Гедронец оглянулся кругом, не видит ли их кто, и как накинется на Щенсного: неужели он думает, большевик этакий, что можно безнаказанно бить офицера?! Он не выйдет живым из его роты. Ему отсюда одна дорога! — на кладбище.
Поручик отвернулся и зашагал прочь, а Щенсный остался стоять обалдело, с рукой под козырек.
Теперь, когда сам командир прикрепил Щенсному ярлык «внутреннего врага», над ним мог измываться каждый кому не лень. А поскольку он тоже спуску не давал и, вместо того чтобы искать поддержку, искал правду и со всеми ссорился, то его травила вся рота. Одни издевались над ним, чтобы угодить начальству, другие — потому что он им нагрубил, третьи, наконец, — от скуки, просто чтобы позабавиться.
Полк был запущен материально и морально. По ротам сновали еще призраки всех трех армий: царской, прусской и австрийской. Щенсный стоял в полной выкладке по стойке смирно, с четырьмя кирпичами в рюкзаке, и у столба, и у стенки на одной ноге, с правой ступней и левой рукой, связанными бумажной цепью. По приказу он приседал и прыгал, как лягушка, вокруг спальни с винтовкой наперевес.
Придумывали все новые развлечения. Гедронец затеял уроки бокса. Для всей роты, наглядно, то есть на Щенсном. Тот схватил десяток-другой ударов, но поскольку сам дрался, можно сказать, с пеленок, то на одном из уроков изловчился и так нокаутировал поручика, что тот едва поднялся с пола.
Тогда Мотовилло, лучше всех в полку владевший штыком, самый длинный из всех, так как рост у него был два метра с лишним, — этот Мотовилло стал бодать Щенсного штыком, разумеется тоже в рамках наглядного обучения. Хотя они сражались в фехтовальных костюмах, Щенсный уходил с этих показательных уроков избитый, униженный, задыхаясь от жажды мести.
Поначалу все забавлялись, но потом постепенно стали замечать, что это никакие не игрушки, не цирк, а подлинный поединок двух подлинных врагов.
Каждый раз, когда Мотовилло его вызывал, Щенсный хватал винтовку и, съежившись, выдвинув вперед побледневшие лицо, нацеливал на старшину жало штыка.
Все большее количество зрителей собиралось на эти бои, и постепенно издевательское гоготанье стихало. Это уже не было смешно.
Затравленный, заморенный солдат прыгал, как блоха перед крысой, падал под ударами опытного противника, вскакивал и с ожесточением атаковал снова, тыча в воздух у его горла.
Солдат, дерущийся до последнего с ненавистным унтером, был одним из них, более того — он теперь олицетворял всю роту.
Те же люди, которые еще недавно издевались над Щенсным, теперь приходили к нему, чтобы угостить сигаретой или куском домашней колбасы. «Никакой он не придурок и не внутренний враг, — говорили о нем — просто Мотовилло с Гедронцем хотят вогнать его в могилу».
Щенсный завоевывал симпатию и сочувствие, он сознавал, что борется за всю седьмую роту.
Он уже изучил противника, знал, что превосходит его крепостью ног и сердца, что того надо изматывать и дразнить, доводить до бешенства.
Ему удалось наконец ткнуть старшину штыком в бок, и тот, разъяренный, так долго гонялся за ним, что под общий хохот чуть не задохнулся.
За этот хохот Мотовилло в ту же ночь отомстил всей роте. Примерно через час после отбоя он пришел со свечой. Проверяя ноги, он никогда не зажигал свет, всегда искал грязь со свечой. Вот и теперь шел от койки к койке, заполняя всю спальню собой и своей черной тенью, поднимал одеяла и при дрожащем пламени осматривал ноги.
Разумеется, он у кого-то обнаружил грязные ноги и погнал всю роту к колонке босиком, в одном белье.
До колонки было полкилометра. Сапоги старшина обуть не разрешил, так что все вернулись перепачканные глиной. Но он видел грязь только на ногах у Щенсного и грозил:
— Ты у меня завтра попрыгаешь за это!
После его ухода одни легли на пол, чтобы не запачкать постель, другие слали на койках, свесив ноги — ночь прошла, как в кошмаре.
Назавтра после строевой подготовки к Щенсному подошел Леон, тот самый, от Грундлянда, со сталепроволочно-канатной фабрики. Щенсный был в седьмой роте на третьем этаже, а он во взводе связи на первом в том же здании.