Он даже поднялся на цыпочки, чтобы лучше разглядеть быдло за окошком. Его презрение к тем, кто стоит в очередях за талончиками, было безгранично, почти вдохновенно, и Щенсный почувствовал как у него горят щеки от стыда, что он не может плюнуть в эту рожу, что вынужден снова гнуть шею и угодливо улыбаться.
Так началась его «общественная работа».
Удовольствия она ему не доставляла, но разве люди ищут заработок ради удовольствия?
Щенсный со спокойной совестью ринулся по свежему следу незастрахованных, убежденный, что делает это для их же блага, чтобы они могли получать медицинскую помощь и различные пособия.
Он выслеживал упорно, со все возрастающим остервенением, потому что на каждом шагу его пытались обмануть, запугать или подкупить. И главное для него было не в заработке, не в большей или меньшей сумме «с носа», а в перспективе попасть на службу в контору.
К Шамотульской он приходил только ночевать. Но ночи были невыносимы. Погода стояла жаркая. Остатки овощей гнили в тесной, закрытой наглухо, как закупоренная бутылка, кладовке, стены потели. Щенсный просыпался мокрый от пота и отсыревшей штукатурки, отравленный вонючими испарениями.
К тому же Шамотульская несколько раз намекнула, как тяжко быть одной такой женщине, как она, еще не старой, которая могла бы составить счастье даже и молодого мужчины.
Получив в субботу шестнадцать злотых, за шестнадцать душ, Щенсный решил переночевать в ночлежном доме альбертинов.
Он предупредил Шамотульскую, что идет к товарищу, но в воскресенье непременно вернется — пусть она позовет тех, кто хочет купить Комиссарову веревку, — после чего отправился на Прагу.
Он как-то одно время ночевал у альбертинов и помнил, что по субботам там свободнее всего, можно занять место получше. Он запомнил там молодого монаха Марцелина, хотел разыскать его и попросить на недельку-другую койку во втором зале, за перегородкой, где стоят только четыре койки.
На мосту Кербедзя Щенсный неожиданно встретил Буцека. Они поздоровались сдержанно, безлично, не обращаясь друг к другу ни на «ты», ни на «вы», — у Червячека они не были дружны, к тому же с той поры прошло почти четыре года.
— С работы? — спросил Щенсный.
— Да, домой… К альбертинам.
— Вот те раз… К альбертинам?
Буцек обиделся:
— Да нет, не в этом смысле. У меня там своя комната, я им нужен.
— Для чего? — удивился Щенсный, не понимая, кому и на что может понадобиться этот бестолковый и запуганный в прошлом ученик из мастерской Червячека.
— Главным образом для ремонта. Дом большой, все время что-нибудь чинить надо: фрамуги, двери, столы. Иногда срочно требуется кое-что из мебели. Вот я и делаю для них после работы.
Он глянул на потрепанный костюм Щенсного и добавил, уже решительно на «вы», с еще большим достоинством, чтобы Щенсный осознал свою ошибку: Буцек не бездомный, Буцека уважают!
— Не отпускают, знаете, никак. «Оставайся у нас насовсем, — говорят, — оборудуем тебе мастерскую, мастером будешь». Меня ребята любят, и вот альбертины хотят, чтобы я обучал молодежь ремеслу. Осенью перееду жить к тестю и тогда, наверное, уйду от Червячека к ним.
— Вы женитесь?
— Да, мы уже помолвлены. Квартира у меня будет на Инженерной улице, а мастерская у альбертинов.
Это был уже не тот глупый Буцек, у которого кофе пошел пузырями через нос, когда Червячек неожиданно спросил, сыт ли он. Маленький, крупноголовый Буцек чинно шагал теперь рядом со Щенсным, со складным метром в кармане и самодовольным выражением на щекастом лице.
— А что слышно у Червячека?
— Жив еще, но мирскими делами почти не занимается, все о боге думает. Мастерской заправляет Кулясевич. Хозяйка только Кулясевича вызывает в «Декорт».
— А что она делает в «Декорте»? — удивился Щенсный, вспомнив газетные объявления: «Декорт» — дешевая комфортабельная мебель в рассрочку».
— Так ведь хозяйка и «Декорт» — одно. Хозяйка и адвокат Ортман. Неужели вы не знали? Тогда при случае, когда будете на Хмельной улице, загляните к ним в магазин. На это стоит посмотреть. Наша мастерская уже не справляется. Добрая половина столяров с близлежащих улиц работает на «Декорт».
— Глянь, как устроилась… — буркнул Щенсный, и перед его глазами встала Зося, как живая, влюбленная Зося из Белянской рощи: «Ну что ты можешь, что? Ласкаться — это да, но делать дела?!» Вот теперь у нее Ортман и для того, и для другого.
— А у вас что слышно, пан Щенсный?
— Всяко бывало. Но я не сдаюсь. Есть еще порох в пороховницах.
— Я слышал, что вы ушли от Вежбицкого… Может быть, вам нужна работа? Можно поговорить с хозяйкой, вам она не откажет.