Как задумал Шайбак, так и сделал. Окруженные разноязычной толпой родственников и ребятишек, плотогоны чинно расселись вокруг котла. Выпили по стаканчику, и еще по одному. Главный рулевой завязал горловину кувшина тряпицей и с поклоном передал его Шайбаку, с тем чтобы там, на Волге, через месяц, а может и через два, когда плот уже будет причален к берегу, так же всем вместе, дружно присесть к котлу и допить из кувшина остатки. Таков был обычай.
Всё шло как надо. Шайбак сидел уже в лодке, придерживая ногами опорожненный закопченный котел, а руками обнимая кувшин. Народ столпился у самой воды, напутствуя своих близких. У врытых в землю столбов с топорами в руках встали Андрон и Хурмат. Чтобы оказать особое уважение Шайбаку, председатели соседних колхозов сами вызвались пересечь туго натянутые канаты. Приближался торжественный момент, плотовщики уже разошлись по кошмам, кто — в хвост, кто — в голову, приподняли над стремниной отесанные из бревен весла. Шайбак снял шапку, чтобы подать сигнал, но тут из прибрежного кустарника рысью выехал верховой на маленькой шустрой лошадке. Это был секретарь райкома. Хурмат и Андрон опустили топоры.
— Свайку рубите? — спросил Нургалимов у Калюжного, высвобождая ногу из стремени и легко спрыгнув с седла. — Так я и знал. Что же, в час добрый! Давайте, давайте команду!
— Может быть, вы скажете что-нибудь плотогонам?
— Что им сказать? Я уже сказал: в час добрый.
С другой стороны к Нургалимову подошел Крутиков. Секретарь поздоровался с обоими, бросил повод на шею коню.
— Сейчас не время митинговать, — говорил он, выходя на берег и кивая в сторону плота. — Вы сделали очень большое дело. Сколько тут будет кубиков?
— Около двух тысяч, — ответил Калюжный.
— Две тысячи! Так это же поселок в полсотни домов! Замечательно! Да, чуть было не забыл: предупредите своих мореходцев, что в Бельске их встретит моторка. Нефтяники наши приготовили подарок плотогонам: полторы сотни банок дадут рыбных консервов, мешок крупы и махорки пол-ящика. Это, по-моему, самое главное, а речами их угостят там, на месте.
Калюжный сбежал к воде, приложил руки рупором.
— Шайбак! — крикнул он. — У Бельска моторку встречайте! Моторку! От нефтяников вам подарок — консервы, крупа, махорка! Секретарь райкома сказал! Понятно?
— Ай бат-ие. Бик ай бат![9] — донеслось с плота. — Ипташ Нургалимов спасибо, тебе тоже спасибо!
Шайбак опять поднял шапку над головой. Хурмат и Андрон одновременно взмахнули топорами, и оба каната, взвившись упругими спиралями, с плеском обрушились в воду. Последняя кошма заметно осела, рулевые грудью навалились на весла, плот вздрогнул и тронулся с места, всё больше и больше набирая скорость и обгоняя хлопья желтоватой пены в крутящихся водоворотах.
Секретарь райкома, Калюжный и Крутиков долго смотрели вслед удалявшемуся плоту. Вот он стал уменьшаться, вытянулся в черную ниточку, изогнулся отлогой дугой и скрылся за поворотом.
— В час добрый! — еще раз сказал Нургалимов и только сейчас надел фуражку. Смотрел на пенистые водовороты, на стремительный поток в середине реки, на котором даже ряби не было.
— Не помню, где и когда читал я что-то очень витиеватое про быстротекущее время жизни, — заговорил он вполголоса, поворачиваясь к Николаю Ивановичу. — Вот вы, историк и старый член партии, не задумывались ли и вы над этим вопросом: почему мы обгоняем время? Не подумайте, что я рисуюсь. Просто настроение такое: захотелось пофилософствовать. Откровенно говоря, ехал к вам, чтобы спросить: почему народ не в поле? А вот застал вас на берегу, русских, татар, всех вместе, и этот плот, который мы только что проводили, и подумал: не надо их спрашивать ни о чем. Вы меня поняли?
Николай Иванович кивнул утвердительно, а Нургалимов продолжал задумчиво и снова глядя на середину реки, на быстрину, где даже ряби не было видно:
— Вот она — река в реке! А ведь это всего лишь Каменка — ручеек!
Постоял, подумал еще и всё же спросил, как будет оплачен прогон плота. К этому времени с той стороны переехал на лодке Хурмат, и они вместе с Андроном подошли к секретарю райкома.
— Так на чем же мы условимся? — повторил свой вопрос Нургалимов относительно плотогонов.
— Порешили начислять трудодни, — ответил Андрон. — В день — полтора трудодня.
Нургалимов прищурился:
— Значит, примерно по нормам сева или боронования? — спросил он. — Вижу: прижимистые вы оба! А я бы на вашем месте к пахоте их работу приравнял: два трудодня за день. Борозду ведь прокладывают. Глубокую, и — подумать только — от предгорий Урала на Украину!
Андрон посмотрел на Хурмата:
— Про борозду это вы правильно, Салих Валидович. Верно сказано.
— А я бы добавил еще одну деталь, — включился в разговор Калюжный.
— Какую же? — повернулся к нему Нургалимов.
— На плоту трое русских и пятеро татар.
— Очень важный момент! — согласился Нургалимов. — А лес получат украинцы… Ну так что же вы скажете всё-таки, если всем им по два трудодня начислять? — снова обратился он к Андрону.
— Да мы уж тут мозговали с соседом, — Андрон посмотрел на Хурмата. — Считанные они ведь у нас— трудодни-то, Салих Валидович! И так уж закон нарушаем. Приедет какой ревизор и сразу к стенке припрет: «Посевы уменьшились, а трудодней стало больше! Это как понимать?».
— А вы ему про эту вот интернациональную борозду в популярной форме лекцию прочитайте! — весело поблескивая карими глазами, говорил Нургалимов. И кивнул в сторону уже скрывшегося за поворотом плота. — Если ревизор окажется татарином, попросите товарища Идиатуллина поискать в деревне Коран. Бейте его заветами Магомета: «Если в знойной пустыне встретишь ты изнемогающего от жажды путника, приложи к губам его свой сосуд. Сделай это, хотя бы оставался в нем последний глоток влаги; ведь человека того можешь ты больше не увидеть».
— Ну, ревизора-то этим не удивишь, — заражаясь веселостью Нургалимова, усмехнулся и Андрон. — Он выпьет, отдышится, ирод, а потом на тебя же и акт составит!
Нургалимов от души расхохотался.
К деревне шли берегом, вверх по течению реки; лошадь свою Нургалимов вел в поводу, набросив его на плечо. У Красного яра все остановились. Секретарь райкома долго смотрел на ревущий поток, на мрачные, источенные глыбы внизу, покрытые хлопьями пены.
— Красиво, черт побери! — вырвалось у него. — Даже голова немного закружилась. Тянет он, понимаете?
— Тянет, — мрачно отозвался Андрон и повернулся прочь.
После своего возвращения домой Николай Иванович видел Нургалимова второй раз. Много знал о нем из рассказов Калюжного, Карпа и Андрона; знал, что с того времени, как заведующего отделом народного образования избрали секретарем райкома, дела пошли лучше. Даже Антон Скуратов заметно поубавил администраторского пыла и совсем стушевался после того, как прокуратура занялась делом Гарифуллы и Пашани. Тогда Антон заболел на почве «нервного переутомления», но Пашаня умер в тюрьме, и Скуратов вскоре поправился.
Зимой, когда Нургалимов вызвал каменнобродского учителя, чтобы вручить ему его партийный билет в довольно истертой обложке, он крепко пожал учителю руку, долго держал ее в своей, а потом спросил, где же Николай Иванович намерен работать. Выть может, стоит подумать о переезде в Бельск? Город всё-таки!
— Буду жить и работать в Каменном Броде, — сказал тогда Крутиков. — На моих глазах в этой деревне настоящие люди выросли.
— Вот за это спасибо. За людей, которых вы вырастили. И за тех, что еще воспитаете. Будем работать вместе.
Сейчас Николай Иванович наблюдал за Нургалимовым со стороны. За Красным яром по лесной тропе свернули в сторону Кизган-Таша. Шли гуськом: впереди Андрон, затем Семен Калюжный с Хурматом, Нургалимов со своей лошадью и позади всех Николай Иванович.